Рифмовщик

Часы в гостиной блямкнули час ночи. В соседних домах еще светились редкие окна. Она подумала: «О чём там думают люди? Кто и что там помнит о войне, о которой пишет генерал?»

— Ты, по-моему, уже спишь? — он подошел к Юсте, обнял ее сзади и поцеловал в щеку.

— Что мы помним о войне? — спросила она.

— А что случилось? — он удивился вопросу и добавил: — Что надо, то и помним.

— Достаточно для того, чтобы ненавидеть ее? — снова спросила она.

Он задумался, отошел от нее и расположился рядом в кресле.

— Об этом пишет генерал? — спросил он.

— Да, вот здесь читаю о прививке от войны.

— И всё-таки, как к тебе попали эти записки?

Юста отложила блокнот, подумала о чём-то и, очнувшись от внезапно пришедшей мысли, почти вскрикнула:

— Ты хотел бы их издать?

Крео моментально отреагировал:

— После такой трагедии опубликовать мемуары генерала — очень заманчивая идея. Но вот вопрос: кто имеет права на эти записки?

Юста задумалась. Она хотела сказать, что владелица блокнота теперь она, но, подумав, произнесла совсем другое:

— Пока этот блокнот ничейный.

— Такого не может быть, — возразил он. — Наверняка, если записки напечатать, будет скандал: родственники заявят на них свои права. Публиковать мемуары генерала под другим именем нет никакого смысла. Такой проект невыгоден — кто сейчас читает мемуары, если нет интриги?

— Интриги нет, — согласилась она. — Этот блокнот мне передала старая санитарка. Она ухаживала за генералом и подружилась с ним. — И Юста рассказала, как ей достались эти записи. На что Крео сделал заключение:

— О публикации под авторством генерала придется забыть. Если только — что маловероятно — родственники не дадут на то согласие.

— Не будем спешить с выводами, — ответила она. — Почитаем — увидим.

— А отдыхать мы сегодня будем? — спросил он.

— Ты отдыхай, а я почитаю. Завтра у меня последний день, так что дневник надо бы прочесть, — ответила она.

Он обнял ее и прошептал на ухо:

— Потом. Когда-нибудь потом

Мы станем лучше, чем мы были.

И может быть, тогда поймем,

Как мы сейчас недолюбили…

* * *

Крео, пытаясь заснуть, вспомнил посещение выставки молодых художников. Его странным образом удивил, даже скорее покоробил шутливо-ироничный стиль некоторых экспонатов, инсталляций на темы концентрационных лагерей и геноцида целых национальностей.

На его вопрос-замечание, что это неэтично, кураторша — молодая пухленькая девица — ответила:

— Этот стиль нам помогает справиться с травмами, оставленными нам в наследство от войны.

Он надолго задумался над этим ответом и нашел хороший, с его точки зрения, аргумент против.

— У вас был дедушка? — спросил он у кураторши.

— Да, — ответила она и настороженно продолжила: — А при чём здесь мой дедушка?

Крео почувствовал, что сейчас самое время зацепить эту циничную дуру. Но что-то его останавливало. Он подумал:

«А может, она не дура? Может, ее еще не научили думать? Да и зачем ей думать?»

И всё же он вслух произнес:

— Отмучился, значит, ваш дедуля. Отжил, так сказать, свое. Ему можно позавидовать.

Кураторша еще более насторожилась и, не зная, как реагировать, наивно выпалила:

— Почему завидовать? Что вы хотите этим сказать?

Она уже хотела было отвязаться от прицепившегося редактора известного издания, но что-то ее удержало. То ли женское любопытство, то ли служебный долг удовлетворить такого посетителя, а он ответил ей, улыбаясь:

— То-то дедуля был бы рад, что не видит такую внучку!

Внучка не сразу сообразила, что означают эти слова, но через несколько секунд стало заметно, что она еле сдерживает себя, кипит вся изнутри. Стараясь сохранить дежурную улыбку, кураторша спросила:

— Если у вас нет больше вопросов, то я могу быть свободна?

— Да, — еще раз улыбнувшись, ответил он.

Сон никак не приходил. Записки генерала заинтересовали его весьма сильно, а слова «прививка от войны» еще долго не давали заснуть.

* * *

«Я попытался поговорить с Ньюкой о войне — получил полное разочарование. Отсутствие какой-либо заинтересованности этой темой меня даже не удивило. Удивило другое, — писал генерал. — Удивила черствость к чужому горю. Кто виноват в этом? Виноват я сам».

Юста прочла эти строчки и взглянула на часы — часовая стрелка приблизилась к двум.

«Что мы делаем для того, чтобы новые поколения не выросли равнодушными, черствыми? Мы показываем героев войны, но делаем это как-то неумело, залакированно, совсем забывая страшные мелочи, из которых соткана вся мерзость войны».