Рифмуется с радостью

Страх смерти связан, конечно, прежде всего с боязнью перехода, но какой охватывает ужас от сознания, что поздно, за краткостью оставшегося времени, менять биографию. Каждый обязан подвести итоги; западные психологи призывают «простить себя», но нашему менталитету более свойственно, «с отвращением читая жизнь свою», сначала покаяться, а потом уж смириться с собственной судьбой, спаянной с участью целого поколения. В мироустроении есть порядок и смысл, который приходится принять, даже не понимая; место в истории нам выбирать не дано: на чью-то жизнь пришлась война, кто-то тратил ее в лагерях, а нынешним выпало всего-навсего разделять постперестроечное всенародное уныние. Остается отвергнуть амбиции и согласиться с результатами собственных, пусть скромных, замыслов и трудов.

Социологический опрос в США показал: деньги не прибавляют счастья. А вот выйти из границ своего эгоизма, увидеть чужие бедствия и болезни – весьма полезно и перспективно; милосердие, оказывается, залог душевного здоровья и хорошего настроения: добрые люди депрессиями не страдают. Г.К. Честертон цитирует сказку о поэте, который, задумав самоубийство, отдал свои глаза – не пропадать же добру! – слепому, уши – глухому, ноги – хромому, и, оставшись с одной душой вдруг ощутил великую радость бытия.

Герцен заметил: «эгоизм самохранения страшно черствит старое сердце»; он относит эту характеристику к одной родственнице, которая отказывалась присутствовать на похоронах мужа, дочери, брата, берегла себя от печальных вестей и дожила до девятого десятка «в полном здоровье и с несокрушимым пищеварением», при этом в доме соблюдались посты, читались молитвы, соблюдались и прочие православные установления. Что ж, «каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал», – говорит апостол[21]; утверждение это касается, конечно, не только земной жизни, но и будущей.

к оглавлению

Традиции и тенденции

Все, как было когда-то, как будет на свете

и ныне и присно.

Просто все это прежде когда-то случалось не с нами,

а с ними,

а теперь это с нами, теперь это с нами самими.

А теперь мы и сами уже перед Господом Богом стоим,

неприкрыты и голы,

и звучат непривычно – теперь уже в первом лице –

роковые глаголы.

 

Ю. Левитанский.

В сказках, намекающих на реальность, старик обычно олицетворяет знание, мудрость, ум, а также высокие моральные качества: доброжелательность, стремление прийти на помощь: к примеру, лесной царь Ох, тщедушный маленький старичок чрезвычайно кроткого вида, обладает силой вершить судьбы, изменять обстоятельства; в его могуществе и сострадании человеку, может быть, видели черты, сродные образу «Ветхого денми», Бога. В одной русской сказке Старик кротко просит: «Иван Кобылин сын, покорми мене хлебцем, я тебе худым временем пригожусь» – явное побуждение к умилостивительной жертве, способной вызвать благоволение Хозяина волшебного мира.

Баба-яга тоже старуха, безмужняя, хозяйка леса, властительница стихий: «вышла на крыльцо, свистнула молодецким посвистом, вдруг со всех сторон повеяли ветры буйные, только изба трясется». Мороз-Трескун, или Студенец, предстает как «старик старый, старый, сопливый, сопли с носа висят, как с крыши замерзши»; в мифах северных индейцев подобный персонаж, ледяным холодом убивающий всё живое, враждебен человеку. В фольклоре разных народов встречается старец вредный, злобный, властный, очевидно, отголосок раздражения молодых поколений: старики в сущности владели умом и волей потомков, они передавали молодым полезные знания и навыки, жизненный опыт и систему взглядов, предания, мифы и священные ритуалы племени, учили ремеслу, были живыми сосудами мудрости, носителями информации о нравах, обычаях, истории рода, знатоками таинств, законов, связующей нитью между прошлым и настоящим, т.е. хранителями культуры.

Слово «старость» с этимологической точки зрения первоначально означало жизненную стойкость, здоровье (в праиндоевропейском языке ster, st(h)a – проявлять силу, энергию); очевидно, старости досягали не многие, а именно те, кто оказывался крепче остальных и сумел, преодолев множество преград, приобрести особую мощь, физическую и душевную. Такой человек удостоивался у соплеменников почета и уважения, смешанного с суеверным страхом; он становился «старым», т.е. старшим, первым в роде.

В древнейшие времена стариков обоего пола, как хранителей коллективной памяти, почитали и побаивались, отождествляя, как утверждает в «Истории цивилизации» Г.Уэллс, с богами и богинями и добиваясь их покровительства. Когда старик умирал, члены рода торжественно, с ужасом и благоговением, съедали его мозг, демонстрируя единство и преемственность поколений.