Рифмуется с радостью

Критерий правильности поведения – в удовольствии от жизни. Да, да, в удовольствии от жизни! Некоторые верующие, настроившись на непрерывный плач о грехах, полагают, что кроме поста и молитвы православные ни в чем не нуждаются. Кто пробовал, понимает: подвиг возможен лишь с Вышнего благословения, т. е. при Божием содействии. Но Господь, хорошо зная каждого, беспокоится, как бы наши аскетические достижения не пошли нам во вред, сопровождаясь надмением и самоупоением, поэтому, например, один поражается, что будто бы «стал еще хуже», а другая жалуется, что как только решает «не спать», «поменьше есть» и «класть поклоны», немедленно заболевает и вообще лежит пластом, а третья, хотя уже двадцать лет исповедуется, всё грызет себя за грехи молодости, не веря, получается, в прощение и милость Божию. «Недоподвизавшиеся», удрученные муками беспокойной совести, недовольство собой распространяют на всё окружающее, они угрюмы и мрачны, в то время как для престарелых церковный устав всегда допускал послабления, даже Великим Постом, а главное, христианам заповедано «всегда радоваться и за всё благодарить». Искреннее желание благодарить как раз и совпадает с удовольствием от жизни.

Многие старики, неоднократно по жизни обманутые, ограбленные могущественным государством, повидавшие много трагического, несправедливого и тяжелого, привержены слащавым советским кинофильмам со справедливым финалом, и книги предпочитают такие же, чтоб в конце всем хорошим героям стало хорошо, а всем плохим плохо, поэтому выбирают детективы, а надо бы Диккенса читать: у него, кроме счастливых развязок, встречаются весьма радостные, утешительные коллизии: юные внучки обожают своих дедушек, а богатые воинственные старушки пригревают никчемных полоумных стариков, оказывая им всяческое уважение. С.И. Фудель вспоминал о девушке, которая молилась Богу за упокой Диккенса, так благодарно было писателю ее сердце.

Некоторые чтением спасаются от печали: в любой хорошей книге кто-нибудь мучается, т.е. всегда есть тот, кому еще хуже; скажем, берешь «Крутой маршрут» Е. Гинзбург – и текущие несчастья кажутся ничтожными, становится стыдно ныть и терзать телефон в поисках чьего-нибудь сочувствия. Впрочем, если серьезно, любовь к чтению вряд ли следует считать добродетелью: погружаясь в романы и прочую беллетристику, в сущности заимствуешь чьи-то биографии, убеждения и чувства, судишь о жизни, как выразился один книжник, не по самой жизни, а по ее описаниям. Кроме того, насыщаясь чужими мыслями, отвыкаешь иметь свои собственные – заметил, кажется, Шопенгауэр.

Как бы то ни было, главным подвигом старости надо считать смирение, которое требует храбрости, отваги, может быть, величайшей в жизни; одно мгновение этого состояния возносит на высоту истины.

Вы постарели, как и я. Ну что ж;

У старости есть собственная доблесть.

Смерть обрывает все; но пред концом

Еще возможно кое-что свершить

Достойное сражавшихся с богами... (А. Теннисон)[62].

Что же свершить? Ну например, вплотную осознав неизбежность скорого конца, добровольно отцепиться от своих имений, от земных удовольствий, сладости и сытости, не желать даже внимания, уважения или там «признания заслуг»; благодарить Бога, что не ты отнимал, а у тебя отнимали, уступить место под солнцем, уйти в сторонку, промолчать, не упираться в «праве» поучать, козыряя знанием и опытом – тогда, если всё правильно, приходит несказанное утешение, такая радость от Господа, такая тишина, хоть сейчас умирай в спокойной совести, коль скоро настал момент освободить пространство для новой жизни. В какой-то момент уже не стыдно попросить о помощи, посмеяться над собой, признать свою слабость. «Когда я немощен, тогда силен» – что это значит? А то и значит: перестав опираться на себя, отдаешься в руки Божии, и тогда обитает в человеке Его безграничная сила, преодолевающая оковы, налагаемые возрастом и болезнью[63].

Но вот лежит в собственных экскрементах лишенный сил и разумения остаток индивида, безумные глаза, ужасная вонь, слюна на подбородке, трясется весь – ну какой смысл, «зачем живет такой человек», как говорил некий персонаж Достоевского, почему обречены ближние, а порой дальние нести столь обременительную ношу ухода за несчастным калекой, который и сам утомился влачить жалкое существование? А если поразмыслить, смысл огромен. Для самого инвалида тяготы дряхлости, изнеможения и беспомощности становятся мученичеством, хоть и невольным, а окружающим болящий делает подарок, пусть ими не всегда осознаваемый: ухаживающий тоже попадает в мученики, бескорыстно перенося старческие капризы, целодневные труды, преодолевая брезгливость и прочие неприятные ощущения. И если чувство долга когда-нибудь преобразится в сострадание и снисхождение, значит, милосердие принесло ощутимый духовный плод, более того, стало, вполне вероятно, оправдательным документом и пропуском на небеса.