Рифтеры

– Они регенерируют. Ты не знала? Ты можешь разорвать их на куски, и каждый отрастит себе недостающие части. Конечно, нужно время, но они восстанавливаются. А у тебя на руках остается уже несколько звезд. Этих парней чертовски сложно убить. Понимаешь, Лени? Разорви их на куски, и они вернутся, став гораздо сильнее.

– Откуда ты знаешь обо всем этом? – спрашивает она металлическим шепотом. – Откуда ты взялся?

Он кладет ледяную черную ладонь ей на руку.

– Отсюда. Вот здесь я родился.

Ей это не кажется абсурдным. На самом деле Кларк едва слышит его. Ее разум сейчас не тут, он где‑то в другом месте, перепуганный неожиданным осознанием того, что Актон касается ее, и она не против.

Разумеется, секс невероятен. Но он всегда такой. Интимность расцветает в тесном пространстве каюты Кларк. Они не помещаются вдвоем на койке, но как‑то справляются. Актон на коленях, потом Лени, извиваются друг вокруг друга в металлическом гнезде, разлинованном трубами, вентилями и пучками оптического кабеля. Они прокладывают курсы по швам и шрамам друг друга, пробуют языками складки металла и бледной плоти, не видя и видя все, скрываясь за роговичными доспехами.

Для Кларк это новый поворот, ледяной оргазм любовника без глаз. В первый раз она не хочет отворачивать лицо, не чувствует угрозы от хрупкой близости; когда Актон тянется снять линзы, она останавливает его прикосновением и шепотом, и, кажется, он все понимает.

После они не могут лежать вместе, потому сидят бок о бок, прислоняясь друг к другу, уставившись на люк в двух метрах впереди. Свет слишком тускл для сухопутников; в глазах Кларк и Актона комната залита бледным свечением.

Он протягивает руку и пальцем касается осколка стекла, торчащего из пустой рамы на стене. Замечает:

– А тут раньше было зеркало.

Кларк покусывает его за плечо:

– Здесь всюду были зеркала. Я… их сняла.

– А зачем? Они бы зрительно немного расширили пространство. Сделали его побольше.

Она показывает. Несколько оборванных проводов, тонких, словно нити, свисают из дыры в раме.

– За ними установили камеры. Мне это не понравилось.

Актон хмыкает:

– Ну тогда я тебя не виню.

Какое‑то время они сидят молча.

– Ты там сказал кое‑что, снаружи, – начинает она. – Сказал, что родился здесь, внизу.

Актон колеблется, но потом кивает:

– Десять дней назад.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты должна знать. Ты же была свидетелем моего рождения.

Она обдумывает эту фразу.

– Это когда на тебя напал мешкорот…

– Тепло. – Актон ухмыляется своей холодной безглазой улыбкой, обнимает ее одной рукой. – Насколько я сейчас помню, мешкорот стал своего рода катализатором. Считай его акушеркой.

Образ всплывает в ее разуме: Актон в медотсеке, проводит над собой вивисекцию.

– Точная настройка.

– Угу. – Он слегка прижимает ее к себе. – И я должен поблагодарить за это тебя. Это ты подала мне идею.

– Я?

– Ты стала моей матерью, Лен. А моим отцом была эта маленькая креветка, бьющаяся в конвульсиях, которая окончила свои дни столь далеко от родных краев. Она умерла до моего рождения, вообще‑то: я убил ее. И тебе это не понравилось.

Кларк качает головой:

– Ты говоришь какую‑то ерунду.

– То есть ты не замечаешь никакой разницы? Хочешь сказать, что сейчас я тот же самый человек, который сюда спустился?

– Не знаю. Может, я только сейчас узнала тебя получше.

– Может. Возможно, я тоже. Не знаю, Лен, мне кажется, я наконец… проснулся, проснулся полностью. Я вижу все иначе. Ты, должно быть, заметила.

– Да, но только когда ты…

«Снаружи».

– Ты что‑то сделал с ингибиторами, – шепчет она.

– Немного снизил дозу.

Лени хватает его за руку.

– Карл, эти препараты предохраняют тебя от приступов каждый раз, когда ты выходишь наружу. Будешь с ними химичить, и тебя может скрутить, как только шлюз затопит.

– Я уже похимичил с ними, Лени. Ты видишь во мне хоть какие‑то перемены, которые нельзя было бы назвать улучшениями?

Она не отвечает.

– Все дело в потенциале действия, – рассказывает Актон. – Нервы должны накопить определенный заряд, прежде чем смогут выстрелить…

– А на этой глубине они стреляют постоянно. Карл, пожалуйста…

– Тише. – Он нежно прикладывает палец к ее губам, но она отбрасывает его с неожиданной злостью.

– Карл, я серьезно. Без этих лекарств твои нервы замкнут, они сожгут тебя, я знаю…

– Ты знаешь то, что тебе сказали, – Актон резко перебивает ее. – Почему ты хоть раз не попытаешься дойти до чего‑нибудь своим умом?

Лени замолкает, уязвленная неодобрением. На койке между ними появляется пространство.

– Я – не дурак, Лени, – тихим голосом говорит Карл. – Я чуть‑чуть снизил настройки. На пять процентов. Теперь, когда я выхожу наружу, нервам требуется для активации чуть меньше стимуляции, вот и все. Это… это пробуждает тебя, Лени: я стал понимать многое. Почему‑то я чувствую себя более живым.

Она смотрит на него и ничего не говорит.

– Естественно, они говорят, что это опасно. Мы уже напугали их до смерти. Думаешь, они хотят дать нам еще больше преимуществ?

– Они нас не боятся, Карл.

– А должны. – Он снова обнимает ее. – Не хочешь попробовать?

И она неожиданно словно оказывается снаружи, по‑прежнему обнаженная.

– Нет.