Рифтеры

Он выдавливает из себя еле слышный грустный смешок.

– Я теряю это, Лен. Ты вынуждаешь меня утратить то, что я обрел. Ну почему ты так хочешь, чтобы я был таким, как сейчас?

– Потому что это ты и есть, Карл. А снаружи не ты. Снаружи – искажение.

– Снаружи я – не урод. Снаружи я не заставляю всех вокруг ненавидеть себя.

– Нет. – Она обнимает его. – Если контроль над гневом означает наблюдать, как ты превращаешься в нечто иное, видеть тебя под кайфом все время, то я лучше попытаю счастья с оригиналом.

Актон смотрит на нее:

– Я ненавижу это. Боже, Лен. Ты еще не устала от людей, которые постоянно выбивают из тебя всю дурь?

– А вот это было очень грубо, – тихо замечает она.

– А я так не думаю. Я помню кое‑что из того, что увидел снаружи. Как будто тебе нужно… В смысле, боже, Лени, сколько в вас всех ненависти…

Она никогда не слышала, чтобы он говорил нечто подобное. Даже снаружи.

– В тебе она тоже есть, знаешь ли.

– Да уж. Я думал, она делает меня иным. Придает мне… жесткости, крутости, понимаешь?

– Так и есть.

Он качает головой:

– О нет. Только не по сравнению с тобой.

– Не стоит себя недооценивать. Я уж точно не стану бросать вызов всей станции.

– Так и есть, Лен. Я вечно все спускаю на ветер. Трачу вот на такие глупости вроде этой. Но ты… Ты все копишь.

Выражение его лица меняется, только она не совсем понимает, из‑за чего. Может, от заботы. Или волнения.

– Иногда ты пугаешь меня больше Лабина. Ты никогда не взрываешься, никого не трогаешь, черт побери, это настоящее событие, если ты хотя бы голос повышаешь, но оно все внутри, растет. И мне кажется, там, внутри, не бездонное пространство. – Он даже умудряется рассмеяться. – Ненависть – прекрасный источник энергии. Если кто‑нибудь когда‑нибудь… тебя запустит, активирует, ты станешь неудержимой. А сейчас ты просто… токсична. Я думаю, ты даже не подозреваешь, сколько ненависти носишь в себе.

Жалость?

Что‑то внутри нее неожиданно холодеет.

– Не надо тут играть в психотерапевта, Карл. Если у тебя нервы работают на повышенных скоростях, это еще не значит, что ты приобрел второе зрение. Настолько хорошо ты меня не знаешь.

«Нет, не знаешь. Иначе ты бы не был со мной».

– Здесь нет. – Актон улыбается, но что‑то странное и больное продолжает показываться из глубины. – Снаружи я, по крайней мере, могу видеть вещи. А здесь я слеп.

– Ты живешь в стране слепых, – отрывисто бросает Лени. – Это не недостаток.

– Серьезно? Ты бы осталась тут на условии, чтобы тебе вырезали глаза? Осталась бы в месте, где твой мозг начал бы гнить кусок за куском, где бы ты из человека превратилась в сраную обезьяну?

Кларк задумывается:

– Если бы с самого начала я была обезьяной, то вполне возможно.

Актон рассматривает ее, и что‑то еще, внутри, тоже следит за ней, сонно, одним глазом.

– По крайней мере, я не получаю эндорфины, изображая жертву, – медленно произносит он. – Тебе следует несколько осторожнее выбирать тех, на кого можно смотреть свысока.

– А тебе, – отвечает Кларк, – надо приберечь благочестивые лекции для тех моментов, когда ты действительно будешь знать, о чем говоришь.

Он встает с койки и пристально изучает ее, кулаки его разжаты.

Кларк не двигается. Чувствует, как все тело напрягается изнутри. Намеренно поднимает голову, пока не упирается взглядом прямо в скрытые белым щитом глаза Актона.

И тварь тут, проснулась. Карл исчез, его нет. Все снова в порядке.

– Даже не пытайся, – произносит Лени. – Я дала тебе порезвиться, помянула старые добрые времена, но если ты снова распустишь руки, то я тебя убью.

В душе она удивляется силе собственного голоса: тот похож на сталь.

Они смотрят друг на друга, и, кажется, проходит целая вечность.

Тело Актона поворачивается на месте и открывает люк. Кларк наблюдает за тем, как оно выходит из каюты; в коридоре дежурит Карако и пропускает его без единого слова. Лени сидит абсолютно неподвижно, потом до нее доносится звук запускающегося шлюза.

«Он не раскрыл меня, поверил в мой блеф».

Только в этот раз она не уверена, что это всего лишь блеф.

Он не видит ее.

Прошло уже несколько дней после ссоры. Даже их расписания теперь разнятся. Сегодня, когда она пыталась заснуть, то слышала, как Актон пришел из бездны и взобрался в кают‑компанию, словно какое‑то морское чудовище. Он появляется время от времени, когда остальные или снаружи, или сидят по каютам. Тогда он запирается в библиотеке, носится в фоновизорах по бесконечным виртуальным улицам, и в каждом его движении видно отчаяние. Как будто ему каждый раз приходится задерживать дыхание, заходя внутрь; однажды Лени видела, как он сорвал шлем с головы и буквально выбежал наружу, словно его грудь сейчас разорвется. Когда она подобрала оставленное оборудование, результаты поиска все еще мерцали в наглазниках. Химия.

А в другой раз он обернулся по пути в шлюз и увидел ее, стоящую в коридоре. И улыбнулся. Даже сказал что‑то. Она расслышала «…прости…», но это было не все. Карл не остался.