Рихард Штраус. Последний романтик

Его адаптация комедии Бена Джонсона «Вольпоне» пользовалась большим успехом. В 1928 году ее поставила Театральная гильдия в Нью-Йорке (с Дадли Диггсом и Альфредом Лентом в ведущих ролях). Затем Цвейг опять обратился к Джонсону — он считал его одним из умнейших писателей прошлого — и решил написать либретто на основе комедии «Эписин, или Молчаливая женщина». К этой соленой комедии он добавил немного сахара. Комедия Джонсона — скабрезная сатира, высмеивающая светских юнцов, хвастающихся победами над женщинами, с которыми они даже не были знакомы. Двое таких молодых людей под клятвой заявили в суде, что были любовниками Эписин, жены старого Морозуса. После этого обнаруживается, что это не женщина, а юноша.

Ничего этого нет в либретто. Морозус, который, будучи капитаном дальнего плавания, был ранен в ухо, жалуется, что его преследует шум — песни веселящихся крестьян, колокольный звон, болтовня экономки — который не дает ему покоя и мешает спать. Вдруг появляется его племянник Генри, которого он не видел много лет, вместе с молодой женой Аминтой. Одинокий старик рад его видеть, но его радость сменяется негодованием, когда он узнает, что Аминта — актриса и что сам Генри тоже присоединился к ее труппе. Чтобы вернуть себе расположение дяди и, что еще важнее, заполучить его наследство, Генри и его друг Барбер и придумывают план: Аминта изменит внешность и будет играть роль скромной молчальницы. Ее порекомендуют Морозу су как женщину, идеально подходящую ему в жены. Следуют осложнения, которые можно было бы легко предвидеть. Как только после фиктивной церемонии бракосочетания Аминта попадает к нему в дом, она превращается в неуживчивую, расточительную, болтливую и в целом невыносимую особу. Под конец Морозус счастлив от нее отделаться, мирится с племянником и радуется, что, наконец, обрел покой.

Пьеска эта весьма банальна, но так и было задумано: дать Штраусу бесхитростный текст, чтобы он мог написать к нему старомодную бесхитростную музыку типа «Дона Паскуале» или «Севильского цирюльника». Главные действующие лица перекликаются с Норенасом и Эрнестосом в «Доне Паскуале». Но беда была в том, что Штраус не умел сочинять такую музыку. Он не мог стать Доницетти XX века или Россини в жестком воротничке. Партитура «Молчаливой женщины», несмотря на отдельные удачи, явно вымучена, как обычно бывает, когда пытаются создать что-то искусственно наивное. Простого веселья в опере нет. Много шумихи, много изобретательности, отдельные лирические пассажи — но веселья нет. В этой работе нет того главного, что есть в итальянской комической опере, — живых искрящихся мелодий. Зачатки мелодий есть, но это — бутоны, которые так и не раскрываются. Композитор — слишком эрудированный человек. В опере звучат темы старой английской музыки и анахронистические отрывки из «Трубадура». И даже они теряются при исполнении — их надо как бы откапывать в партитуре. «Молчаливая женщина» анемична и ослаблена музыкологическими изысками. Но есть и восхитительные моменты, например, когда Морозус смотрит на Аминту перед бракосочетанием и сердце старика искренне согрето видом этой пленительной девушки. В конце второго акта, когда Морозус засыпает, звучит дуэт двух осмелевших молодых влюбленных, и дуэт этот откровенно сентиментален. Финал оперы сделан мастерски: к Морозусу возвращается спокойствие и довольство жизнью, и он говорит нам, что музыка прекрасна, особенно когда она умолкает, и что молодая жена — это счастье, особенно когда она достается другому.

Тем не менее Чарльз Бэрни, весьма проницательный музыкальный критик, сказал еще в XVIII веке: «Итальянцы склонны к небрежности, а немцы — к чрезмерной старательности; исходя из этого, осмелюсь сказать, что для итальянцев музыка — игра, а для немцев — работа». Так вот, «Молчаливая женщина» — это работа.

Либретто тоже оставляет желать лучшего. Оно слишком многословно. Действие развивается слишком медленно. Цвейг был гораздо лучшим рассказчиком, чем драматургом. Тем не менее, при всех недостатках этого либретто, оно не уступает работам зрелого Гофмансталя — в отличие от трех текстов автора, от услуг которого Штраус поначалу почти грубо отказался и с которым у него так и не возникло полного взаимопонимания. Этим человеком, которого рекомендовал Цвейг, был Джозеф Грегор, добродушный библиоман, куратор Театральной библиотеки в Вене[303] и весьма знающий историк театра. В этом толстяке с круглым, как луна, лицом, очками без оправы и педантичными замашками сразу узнавался профессор — доктор Джозеф Грегор. Поэт он был очень слабый.