Рикошет

Мне она ничуть не сочувствовала. Ей невмоготу было делить Артура ни с кем… И я понимала ее. Вот себя не понимала: ведь чуть ли не вчера я сама твердила, что он не обязан хранить верность моей маме всю оставшуюся жизнь! А Женя была далеко не худшим вариантом…

Что же тогда так поразило меня?

— Пойдем, — позвала я. — Хочешь на речку? Ох, погоди… Сейчас ведь дождь пойдет, похоже. Что-то я совсем плохо соображаю…

Так и не проявив сострадания, Моника медленно направилась к тому дереву, под которым они валялись с Артуром, будто трава до сих пор хранила его запах и тепло. А может, собака могла их почувствовать? Я молча проследила, как она плетется, тычется носом в траву, растягивается во весь рост… Нетрудно было представить, что творилось у нее в душе. Меня саму охватило то же ощущение брошенности, хотя Артур не был моим отцом и я не должна была ревновать его. Друзья ведь не принадлежат нам одним?

Почему в эти минуты меня так тянуло на берег Учи, поросший высоченными березами и густыми камышами, давшими приют многим утиным семьям? И плевать было, что тучи вот-вот прорвутся и с неба хлынут холодные струи. Купаться я не собиралась, но эта скромная речка с недавнего времени стала для меня местом силы, и я отправлялась на ее мягкий берег всякий раз, как душа была не на месте.

Решив, что докладывать никому не обязана, я вышла за ворота усадьбы. В последний момент, когда я уже хотела закрыть калитку, меня догнала длинноногая Мари и заглянула в глаза с веселым ожиданием: «Ты гулять? Возьмешь меня с собой?»

— Пойдем, — позвала я, хотя поводка с собой не было, а это было против правил.

Но я решила, что перед грозой улицы поселка вымрут и никто не испугается моей собаки, которая и впрямь бывала суровой, но только с псами. С людьми она вела себя уважительно, а со мной почему-то превращалась в щенка, готового скакать на задних лапах, мотать головой, зажимая мячик в зубах, и извиваться на спине, подставляя для почесывания светлое брюшко… В общем, лучшей компании было не сыскать!

Мы пробежали с ней по тропинке, ведущей к реке, между рядами воинствующей крапивы, уже переросшей меня, что, в принципе, неудивительно… Артур все грозился скосить ее, но до дела так и не дошло, ведь никого из нас она пока не обожгла.

Странно, почему-то в Москве я не так остро ощущаю свой рост, хотя, казалось бы, монументальные дома, и Останкинская башня, и знаменитая статуя Мухиной, находившиеся в нашем районе, должны подавлять меня. Но только в Образцове, где буйство природы казалось просто разгульным, я начинала чувствовать себя Дюймовочкой, пытающейся выжить в мире рослых людей.

Может, за это меня и любили собаки? Я находилась к ним ближе и все же оставалась человеком, способным позаботиться о них.

Бедные березы уже нещадно гнуло ветром — предвестником грозы. Слабенькие листки неслись вдоль земли, обгоняя сломанные веточки. В любую минуту могло громыхнуть, и нужно было следить за Мари, чтобы она с испуга не пустилась в бега.

— Все хорошо, — заверила я ее. — Пока еще можно подойти к дереву, а когда засверкают молнии, лучше не стоит. Вот так, молодец…

Поверхность Учи покрылась серой рябью — ветер дул против течения. Уток с потомством нигде не было видно, они уже попрятались в камышах. Похоже, они оказались умнее меня. Я посмотрела на противоположный берег, где вчера утром наперебой скрипели два коростеля, а из деревни их перекрикивали осипшие петухи. Сейчас все они затаились, и если бы не ветер, то стояла бы пугливая тишина…

Я вдохнула полной грудью и поняла, что жду разгула стихии.

Первая молния разрезала все небо до земли ломаной линией, ослепительной настолько, что глазам стало больно. Я сразу присела и обняла Мари за шею. Когда громыхнуло с таким треском, будто в небе кто-то разломил о колено огромную сухую доску, собака вздрогнула всем телом, но я держала ее и прижималась щекой:

— Не бойся, Мари, это всего лишь гроза. Она тебя не обидит… Это люди — мастера обижать друг друга.

И мне показалось, что собака кивнула, хотя мои упреки были несправедливы: Артур ни разу меня не обидел, а уж нашу Мари тем более… Неужели в душе я была такой мелочной собственницей, что не желала ему счастья, лишь бы иметь возможность упиваться мыслью: мою маму любил самый красивый мужчина на свете? Но ведь так и было, и этого не стереть из нашей памяти, сколько женщин ни появилось бы в жизни Логова… Мама останется его главной любовью и самой болезненной потерей.

Яростные струи уже хлестали по нашим спинам, а мы с Мари все сидели, обнявшись, на берегу реки. Мне вспомнился евпаторийский ливень у моря, но я постаралась отогнать это видение годовалой давности — до сих пор побаливало… Молнии вспыхивали в разных углах неба, от грома закладывало уши, но страшно мне не было. Больше я боялась вернуться сейчас домой и выяснить, что Артур даже не заметил нашего исчезновения.

Поэтому, когда сквозь оглушительный шум дождя пробился его голос, звавший меня по имени, я почувствовала себя самой счастливой на свете…

Хотя Артур орал на меня так, будто я пыталась поймать макушкой молнию: