Рикошет

В этом я узрел нечто, чего не хотел видеть. Нечто болезненное. Сломленное. Нечто, разоблачение чего я не ожидал увидеть, задрав ее платье. Нечто, что больше не делало ее моей игрушкой. Я увидел в Обри Каллин человека. Заклейменного, разрушенного человека, которому нужно было больше, чем я предложил в своем молчании, когда вышел за дверь.

Мой желудок скручивало в узлы, пока я шарил по шкафчикам. Куда, бл*дь, подевался мой виски?

В мгновение ока Обри Каллин превратилась для меня из объекта ненависти в объект любопытства. Что она сделала, чтобы заслужить ярость такого злобного человека? Неважно, как сильно я пытался упорядочить варианты в своей голове, ответ на этот вопрос представлял ее в пропорционально хорошем свете. Противоположностью Майклу Каллину.

Три года. Три года я наблюдал за ней по телевизору, пока следовал за Каллинами от одного мероприятия к следующему, составляя планы, строя логическое обоснование совершению последнего акта мести. В то же время, как я мог не разглядеть очевидную правду? Обри тоже стала жертвой.

Не монстром. Не какой-то Степфордской сукой. Жертвой.

Нет. Ярлык не укладывался у меня в голове.

Я нашел бутылку с остатками виски в ней, открутил крышку и налил двойную порцию, чтобы привести в порядок слова, звенящие в моей голове. Слова «Обри Каллин» и «жертва» не могли стоять рядом в одном предложении так же, как и «Майкл Каллин» и «святой». И все равно, я стал свидетелем факта, воочию увидел, как я был не прав. Как я мог убить женщину, которая очевидно была использована? Как я мог причинить ей боль и страдание, когда она истекала кровью от тех самых ран, и носила сколько же их на себе?

С каждым аргументом, воспоминание о слове «ШЛЮХА» выскакивало перед глазами и разбивало каждое жалкое оправдание на миллионы кусочков собачьей чуши.

Может, она попросила об этом?

Чушь.

Может, она солгала мне в лицо, признав, что он был не одним, кто причинял боль?

Чушь.

Здесь и к доктору ходить не нужно, чтобы увидеть стыд в ее глазах. Ненависть и унижение. Человек, похороненный под гребаной извращенной наружной оболочкой, под которой я даже не начал прощупывать почву.

Я был не прав. Алек был не прав. Мы настолько сконцентрировали свое внимание на Майкле Каллине, что не смогли увидеть правду за их фальшивыми улыбками. Увидеть яркий, неопровержимый факт: Обри не была никакой политической принцессой.

Она была использованной девушкой, запертой в башне. А я сделал из нее монстра.

Господи, кем я стал за последние три года?

Я стою у окна, глядя на город под нами, со своим новорожденным сыном на руках. Я ненавижу эту квартиру, но ночью, с ним, она прекрасна.

— От этого вида мои яичники могут сойти с ума.

Я поворачиваюсь, видя Лену, прислонившуюся к дверному косяку, в одной из моих футболок, которая свисает на ней до колен.

— Тебе лучше прекратить, иначе ты и опомниться не успеешь, как будешь баюкать двоих.

Я поднимаю руку, поддерживая Джея второй.

— Здесь полно места.

Пересекая комнату, она прислоняется к моему плечу.

— До тех пор, пока у тебя есть место для меня.

— Всегда.

Она проводит пальцем по виску нашего сына.

— Не могу поверить в то, как много он спит. Слышала столько страшилок о бессонных ночах.

— Думаю, он перенял это от матери, — смеюсь я, когда она игриво шлепает меня по заднице.

Прижавшись головой к моей груди, она поддерживает его головку ладонью и оставляет поцелуй на его щеке.