Рим должен пасть

Он до сих пор еще не мог переварить происходящее с ним в последние дни. Погибшие товарищи, еще вчера с ним беседовавшие, поедая горячую похлебку, уже ушли в царство мертвых. Сначала на его глазах погиб тессерарий, затем и Спурий Марций Прок освободил ему свое место. После нескольких боев гастаты не досчитались почти половины своего состава. Не все, правда. Манипулам, где командовали Гай Флавий Кросс и Луций Альтус Мусс, повезло чуть больше. Сильно досталось морпехам Гнея и кривоногого Пойдуса. Федор однажды поймал себя на мысли, что и Тит Курион Делий, которого он уже привык считать своим заклятым врагом, тоже, наверное, погиб. Но, к сожалению после взятия луканской крепости, обнаружил его среди живых. И не просто узрел, а узнал о том, что его тоже повысили до тессерария. Впрочем, это довольно легко объяснялось. Народу у Пойдуса полегло немало, кому-то надо было командовать. А Тит хоть и считался глупцом, но транслировать приказы старших командиров вполне мог. Да и дрался он лучше других. Чайка представлял, как он теперь раздувается от гордости. Наверняка, даже больше, чем Квинт.

Ну, а про подразделение, подвергшееся децимации, Федор вообще не хотел вспоминать. Не повезло ребятам. Причем до такой степени, что в ночном бою за пролом в стене погиб и сам Филон Секстий Требониус, центурион с корабля «Letifer». Видно, не смог пережить позора бравый вояка. И теперь, вплоть до особого распоряжения, манипулой, точнее, теми сорока шестью морпехами, что от нее остались, командовал молодой опцион.

После штурма случилось и еще одно событие, при одном воспоминании о котором руки у Федора начинали дрожать. Он провел первую в своей жизни хирургическую операцию. Раненых после той атаки случилось немного, но зато все тяжелые. Те, кого луканы столкнули со стены и или рассекли мечом, умерли быстро, не дождавшись врачебной помощи, поскольку лечить их было некому. Медицинской службы у морских пехотинцев не существовало по определению. Как, впрочем, и в обычном легионе.

Докторов, преимущественно из рабов-греков, держали только богатые легионеры. Имелся врач у Требониуса, у Гнея и остальных центурионов, даже у некоторых опционов. Иногда они разрешали им пользовать кого-нибудь из друзей за хорошие деньги. Но солдат еще никто не лечил. Те выживали, как умели. Федор, выросший в медицинской семье, читал в прошлой жизни книжки о великолепных римских госпиталях и гениях-врачах, исцелявших простых легионеров абсолютно бесплатно и не хуже, чем в двадцатом веке. Но все это происходило чуть позже. После того, как Республика превратилась в Империю. В далеком, по нынешним меркам, будущем.

И когда к его палатке притащили измазанного кровью морпеха с обломанной стрелой, засевшей глубоко в ляжке, он решил попытаться помочь парню, хотя и боялся. Не существовало еще ни нормальных инструментов, ни анестезии. К тому же Федор лишь читал о подобных операциях, но никогда и рядом не присутствовал. Стрела — не вывих. Ее просто так не обработаешь, вернее, не вырвешь, тем более, что уже пытались. И если бы этот морпех оказался из другой манипулы, то новоявленный опцион ему бы, скорее всего, отказал. Но, черт побери, они делили палубу одного корабля. А это уже многое значило для Федра Тертуллия Чайки.

Он приказал развести огонь и сам заточил кинжал до такой остроты, чтобы тот мог срезать ноготь. Не бог весть что, лезвие все равно толстое, но лучше ничего не найти. Подождал, пока сядет солнце. Заставил раненого выпить вина, раздобытого ему сослуживцами. Вымыл руки и, благословясь, взялся за нож, предварительно прокипяченный в специальном котле. Гней разрешил ему все это, но своего врача не дал.

Помогал свежеиспеченному опциону Квинт, проявивший недюжинный интерес, и вызвавшийся подержать пострадавшего друга легионер по имени Валерий Пувликола.

После того, как раненый захмелел, Федор дал ему в зубы кусок древка от пилума и, приказав хорошенько сжать зубами, быстро сделал надрез на бедре. Раздался хруст, легионер закатил глаза, но не произнес ни звука до тех пор, пока Чайка кромсал его бедро. Преодолев первый страх, сержант сделал несколько коротких надрезов и, сказав: «Терпи, браток», выдернул впившийся в кость наконечник луканской стрелы с загнутыми назад краями. Легионер чуть не перекусил деревяшку и потерял сознание от боли, а Федор промыл, как смог, рану вином и сшил края грубой, но металлической иглой и суровой ниткой, раздобытыми на походном складе, где таким инструментарием чинили порвавшиеся паруса. Шов получился ужасный, но ничего лучше он сделать не мог. Замотал искромсанное бедро чистыми тряпками и тщательно вымыл руки.

Легионера унесли. Все, что Федор, на следующий день приступивший к своим новым обязанностям опциона, о нем с тех пор узнал, сводилось к тому, что парень лежит в лагере и за три прошедших дня еще не умер. Даже громко ругается, вспоминая того луканского лучника. А Федора благодарит.