Римлянка. Презрение. Рассказы

— Ты не так меня понял, а жалею я потому, что теперь буду стыдиться своего дома и нашей улицы, — ответила я.

— Что верно, то верно, — сказал он с облегчением, — но что поделаешь? Тебе надо было родиться миллионершей… здесь живут одни миллионеры.

Он открыл калитку и повел меня по дорожке, усыпанной гравием, по обе стороны которой росли деревца, подстриженные в виде сахарных головок и шаров. Мы вошли в виллу через широкую стеклянную дверь и очутились в чистом и просторном вестибюле с мраморным, в белую и черную клетку, полом, сверкающим как зеркало. Потом мы попали в светлый большой зал, сюда выходили двери комнат первого этажа. В конце зала находилась белая лестница, которая вела на верхний этаж. Я так оробела от всего увиденного, что невольно пошла на цыпочках. Джино заметил это и весело сказал, что я могу шуметь сколько угодно, ведь в доме никого нет.

Он показал мне гостиную, большую комнату с широкими окнами и множеством кресел и диванов; показал столовую, которая была меньше гостиной, там стояли овальный стол, стулья и буфеты из красивого темного полированного дерева; показал гардеробную со стенными белыми шкафами. В следующей, небольшой комнате в стене было углубление, там находился самый настоящий бар, на полках стояли бутылки, никелированный кипятильник для кофе и даже цинковая стойка, комната эта напоминала часовенку из-за своей золоченой решетчатой дверцы. Я спросила у Джино, где же у них готовят еду, он объяснил, что кухня и комнаты слуг находятся в полуподвале. Впервые в жизни я попала в такой дом, и, не удержавшись, стала трогать все вещи подряд кончиками пальцев, я почти не верила своим глазам. Все казалось мне новым и дорогим: стекло, дерево, мрамор, металл и ткани. Я не могла втайне не сравнивать эти полы, эти стены, эту мебель с нашими грязными полами, нашими почерневшими стенами, нашей неуклюжей мебелью и твердила сама себе, что мама права, говоря, что главное на свете — деньги.

Кроме того, я думала, что люди, живущие среди этих прекрасных вещей, сами невольно становятся прекрасными и добрыми, они не напиваются допьяна, не ругаются, не кричат, не дерутся, в общем, не делают того, что делают в нашем доме и в подобных домах.

Джино между тем в сотый раз принялся рассказывать мне, как идет жизнь в доме его хозяев. Говорил он с такой гордостью, как будто эта роскошь и это богатство отчасти принадлежали и ему.

— Обедают они на фарфоровых тарелках… а фрукты и десерт подаются на серебре… все приборы серебряные… обед состоит из пяти блюд. К нему полагаются вина трех сортов… синьора надевает платье с декольте, синьор — во всем черном… К концу обеда служанка приносит на серебряном подносе семь сортов сигарет, все, разумеется, иностранных марок… потом хозяева выходят из столовой и приказывают поднять наверх столик на колесиках с кофе и ликерами… почти всегда у них гости… иногда двое, а когда четверо… У синьоры есть вот такие большие бриллианты… а одно жемчужное колье так просто чудо… драгоценностей у нее на несколько миллионов.

— Ты мне уже говорил об этом, — резко оборвала я его.

Но, увлеченный рассказом, он не заметил моей резкости и продолжал:

— Синьора никогда не спускается к нам вниз… она отдает приказания по телефону… в кухне полно электроприборов, а чистота в ней такая, какой не найдешь у некоторых и в спальне… да что там кухня! Даже обе собаки нашей синьоры куда чище и холенее многих людей.

Джино говорил о своих хозяевах с восторгом и не скрывал презрения к бедным людям, и от его разговоров я чувствовала себя настоящей нищенкой, тем более что все время сравнивала этот дом с нашим.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. На лестнице Джино обнял меня за талию и крепко прижал к себе. И тогда я, не знаю почему, представила себя хозяйкой этого дома, поднимающейся на второй этаж со своим мужем после приема или званого обеда, чтобы лечь спать в одну постель. Джино как будто угадал мои мысли (это ему часто удавалось) и произнес:

— А сейчас мы ляжем спать… а завтра утром нам в постель подадут кофе.

Я рассмеялась, но почти верила, что так может быть.