Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

– В добрый час!.. Великий и могущественный Август! Ты побеждаешь! Благочестивейший господин! Царствуй на многие лета, сын Юпитера Величайшего! От тебя свет, честь и богатство! Твоей юпитерственной осиянности ждут твои священные палаты! Твоей премудрости жаждут законы! Твоей неизреченной красоте улыбается мир!..

Карета, несомая рабами, исчезает в воротах дворца. Все кончено. А народ долго еще стоит, словно не осмеливаясь разойтись и начать прерванную обычную жизнь…

Высокие, прочные стены закрывали то, что называлось Священным дворцом. Это было не одно большое здание, а как бы целый особый город в городе: несколько действительных дворцов, т. е. домов, где жили император, его семья, особо близкие лица, а кроме них здесь находились храмы, бани, цирки, присутственные места, конторы и канцелярии, казармы для гвардии и стражи, кладовые, арсеналы и еще много различных зданий. Их ряды образовали несколько улиц с площадями, вымощенными мрамором. Они перемежались то открытой террасой с далеким видом на море, то высокими галереями, то садами, то целой лимонной рощей на берегу искусственно пущенной реки, с чистой, лазурной водой, с играющими в ней форелями.

Здесь всегда торжественно-тихо и чинно-спокойно – и не слышно городской суеты и шума.

Вступив в Золотые ворота, тотчас же затворившиеся, носилки остановились перед широкой лестницей, ведущей наверх, в кремль. Два смуглых служителя с голыми ногами, распахнули занавески с правого бока и замерли, сложив на груди руки. Благоговейный трепет прошелестел по рядам и группам ожидавших здесь людей. И стало еще тише, словно в безвоздушном пространстве…

И он показался, но не победно-радостный, не божественно-сияющий и прекрасный. Сгорбившись, запахнувшись наглухо в красный плащ поверх военных доспехов, с нахлобученным на лицо золотым шлемом вышел Диоклетиан и, ни на кого не смотря, усталой, разбитой походкой стал подниматься по ступеням, усыпанным золотым песком и устланным дорогими материями. На предпоследней ступени он остановился, что-то соображая, и потом вдруг шагнул сразу через две ступени, чтобы число шагов по лестнице было четное. Здесь на площадке перед входом во дворец император выпрямился, сбросил плащ, снял тяжелый шлем – и все это подхватили невидные ему, но всегда готовые к его услугам руки.

Ожидавшим открылся божественный лик – самое обыкновенное, обрюзгшее лицо утомленного и нездорового человека. Белая, расшитая жемчугом повязка на седеющей, коротко остриженной голове делала его похожим на лицо старой женщины. Тусклым взглядом уже угасающих глаз обвел император то, что открывалось перед ним, и медленно направился к восьмиугольному храму Юпитера, перед которым его ожидала группа жрецов в белых одеяниях. Там должно было состояться первое благодарственное молебствие по поводу одержанной победы и благополучного возвращения Августа домой.

Из ряда белых жрецов выделился один и, ступив три шага навстречу подходившему Диоклетиану, склонился ниц, простирая вперед руку с каким-то свитком. Император ответил на это еле заметным движением руки, и проситель поднялся, развернул свиток и гнусавым голосом нараспев стал читать. Это был тот из жрецов Юпитера, который занимал кроме того при дворе должность составителя приветствий и славословий в честь императора.

«Нил может смело высохнуть, Ефрат напрасно будет оберегать Сирию, – декламировал он, вращая глазами и тряся от восторга головой, – для нашего юпитерственного Августа нет границ, нет протяжения времени: он вездесущ, он прорезает, как его стрелы-молнии, моря и земли от востока до запада и от юга до края севера. Кто не был с тобой, всемогущий и божественный, тот может подумать, что солнце днем, а луна ночью уступали тебе свои колесницы. Тебе не страшны морозы, потому что от твоего солнечного дыхания веет весенним теплом и под твоими стопами тает снег и распускаются роскошные цветы. Прочь, древний Ганнибал! Твои подвиги и переходы ничто в сравнении с тем, чем ослепил нас наш величайший из Августов. Склонитесь, Сципионы, сам Цезарь, перед величием содеянного Диоклетианом: к его ногам прильнул Египет; одним грозным взглядом раскидал он все персидские мечи и стрелы. Смотрите все на лицо земли: оно озарено счастливой улыбкой. Вся вселенная поет ликующий гимн, потому что она принадлежит Диоклетиану…»

Император Диоклетиан

Император слушал это длинное славословие, и бледная улыбка скользнула по его тонким, плотно сжатым губам. Некоторые места он находил удачными и думал о том, что он не ошибся в способностях этого оратора и недаром перед отъездом прибавил ему жалованье. И когда тот наконец замолк, принимая вновь почтительную позу, Диоклетиан взял у него его сочинение и равнодушным кивком головы одобрил сочинителя.