Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

Братья привратники, они же фоссоры, т. е. землекопы, прокладывали под землею по мере надобности новые переходы, готовили могилы, заботились о порядке на кладбище, служили вместе с тем привратниками и проводниками для верующих. Сейчас все были заняты: одни ушли с факелами на могилу покойного Руфина, другие копали новые подземные ходы. Кладбище так быстро разрасталось, что в старых частях его давно уже чувствовалась теснота. Могилы делались в стенах рядами одна над другою. Тело умершего вдвигалось в приготовленное пространство, которое называли «местом», и отверстие в стене закладывалось кирпичами и каменными плитами. Хорошо зная расположение подземных коридоров, Феликс и Лонгин решили идти одни: «Еще зайдем за Гиацинтом (ты его, конечно, знаешь?). Он расписывает потолок неподалеку от усыпальницы Флавиев и ждет нас». Все трое подошли к углублению, сделанному в стене, около входа. В нем стояли ряды приготовленных глиняных ламп, наполненных маслом. Взявши по одной, они зажгли их у вделанной в стену горящей светильни и вошли под темные своды семейной усыпальницы Флавиев; после томительного зноя летнего дня тут было прохладно.

Отблески дневного света озаряли белые стены и высокий свод, украшенный легким, радующим глаз рисунком. Тонким узором переплетались ветви виноградной лозы с зелеными листьями и спелыми гроздями. Глядя на нее, набожный христианин вспоминал слова Христа: «Я – лоза, а вы – ветви». И тут же, рядом с евангельской лозою, летел по потолку легкокрылый языческий амур, образовывали причудливый рисунок нанесенные светлыми яркими красками линии, круги, легкие гирлянды цветов, едва очерченные фигуры растений и животных – картина, привычная и языческому глазу, рисунок, напоминающий разрисовку потолков богатых римских домов. Но живопись на стенах показалась бы чуждой язычнику; тут развертывались сплошною лентою библейския картины: Даниил во рву львином, Ной в ковчеге, три отрока в печи вавилонской – изображения простые и радостные для христианина.

Отблеск дневного света падал еще на стены, но отлого спускающийся пол не был виден, и Феликс, шедший впереди, внимательно осматривал его, освещая себе путь бледно-желтым огоньком лампы. В полумраке можно было рассмотреть четыре углубленные ниши, в которых стояли мраморные саркофаги Флавиев. Дальше шел более узкий, все глубже под землю уходящий коридор. Здесь царила полная тьма. Огоньки освещали только небольшое пространство, и еще чернее казалось все вокруг. Путники подвигались почти ощупью между двух стен, в которых рядами одна над другою лежали заделанные могилы; по временам выступали в слабом свете короткия надписи на греческом или латинском языке: «Покойся в мире, Элий», «Спи во Христе, дорогая Виктория». Надписи говорили только о мире и радости: для верующего смерть была только сном. Попадались вырезанные в камне простые изображения: голубь с веткою маслины в клюве, якорь – знак надежды на спасение.

Раннехристианские катакомбы

Концом своим крипта[53] упиралась в стену пересекающей ее поперечной галереи. В этом месте стена была украшена изображением праведных за трапезой Господней. Путники повернули налево и потом опять направо. В этом коридоре было светлее: из соседнего большого кубикула[54] шел свет, здесь работал художник, покрывая рисунками стены и потолок. Работа шла при ярком свете факелов. Сначала грунтовщик под присмотром художника накладывал на потолок или стену два слоя извести. К верхнему был примешан порошок мрамора, придававший этому слою особую прочность и белизну. Затем начиналась работа художника: строго разметив все поле, он разделял его полосами, нанесенными бледною краской, на равные части. Середину потолка занимал обычно круг; после этого художник тщательно чернил рисунок и только в конце приступал к работе красками. Цвета выбирались светлые и яркие, такие, которые яснее были видны в подземном мраке.

Гиацинта пришедшие застали за окончательной отделкой готовой работы. Среди легких гирлянд цветов и порхающих птиц Пастырь Добрый нес на плечах заблудшую овцу.

Гиацинт родился невольником, но получил свободу от господина в награду за мастерство. И, освобожденный, он продолжал работать для своего патрона. Но все свободное время отдавал на служение Господу кистью. С Лонгином он давно был дружен, знал его горе и утешал, насколько мог. Ведь и сам он был художник и не одного Доброго Пастыря рисовал в подземных кладбищах: нередко из-под кисти его выходили и языческие образы: Орфей с лирою, крылатые амуры. А между тем разве можно бы было назвать грехом его желание украсить жилище братьев, покоящихся во Христе, не хуже, чем украшены дома язычников? Лонгин слушал с сомнением и покачивал головою.

Добрый Пастырь. Катакомбы святого Калликста. Рим