Римская история в лицах

«Мы не столько сами имеем что-то сказать, — обращается к военному совету царский посол, — сколько спрашиваем у вас, римляне, чем именно можем мы искупить ошибку царя и исходатайствовать у победителей мир и прощение. Ведь вы всегда великодушно снисходили к поверженным царям и народам. Насколько же великодушнее, насколько милостивее подобает вам вести себя после этой победы, сделавшей вас властителями земного круга. С кем из смертных вам теперь враждовать? Подобно богам, пристало вам оберегать и миловать род людской». (Там же. XXXVII, 45)

От имени собрания воинов и своего брата консула (но я подозреваю, без предварительного согласования текста) послам отвечает только что прибывший в Сарды Публий Корнелий Сципион Африканский. В передаче Тита Ливия его речь звучит так:

«Из находящегося во власти бессмертных богов мы, римляне, имеем то, что даровано ими. Но дух, зависящий от нашего разума, был и пребывает в нас неизменным при любых обстоятельствах. Его не укрепляет удача и не ослабляет несчастье. В свидетели этого я бы дал вам вашего же Ганнибала, если бы не мог привести в пример вас самих: после того, как мы переправились через Геллеспонт, вы завязали переговоры о мире. Еще не видали мы вашего войска, еще Марс не склонился ни в ту, ни в другую сторону и исход войны был неясен, а мы уже, ведя с вами переговоры как равные с равными, предъявили те самые условия, которые выставляем теперь, когда обращаемся к вам как победители к побежденным: оставьте в покое Европу, очистите все азиатские земли по сю сторону Тавра». (Там же)

(То есть, освободите почти всю территорию нынешней Турции, кроме ее юго-восточного угла.)

Кроме того, Сципион требует уплаты контрибуции в 15 тысяч талантов с рассрочкой на 12 лет и выдачи двадцати заложников.

Условия мира, бесспорно, мягкие. Видимо, Публий не хотел, чтобы в столь удаленной от Рима стране возникла опасно тяжелая ситуация. Но есть в этих условиях один пункт, вызывающий недоумение и не соответствующий облику Публия Сципиона, как он вырисовывался перед нами на предыдущих страницах. Римляне требуют выдачи им Ганнибала, который и в сражении-то, по-видимому, не участвовал. Сципион будто бы говорит в связи с ЭТИМ:

«Но никогда не будем мы до конца уверены в мире, пока в стане тех, кто заключает его с римским народом, находится Ганнибал. Его мы требуем в первую очередь». (Там же)

Если Тит Ливий не напрасно приписал Публию Сципиону эти слова (а такой тщательный исследователь римской истории, как Моммзен, о них даже не упоминает), то это требование было внесено, вероятно, по прямому указанию римского сената, по-прежнему боявшегося Ганнибала. В пользу такого предположения говорит и последующая судьба карфагенского полководца. Он был вынужден бежать от Антиоха и укрылся в Вифинии — на севере нынешней Турции. Спустя семь лет после поражения Антиоха, в 183-м году, воспользовавшись тем обстоятельством, что царь Вифинии воевал с Пергамом и нуждался в поддержке римлян, посол римского сената потребовал от него выдачи или смерти Ганнибала. Царь послал воинов караулить жилище 64-летнего карфагенского льва. Не сумев бежать, Ганнибал принял яд, сказав перед этим:

«Ну что ж, избавим римлян от многолетней тревоги, если уж им трудно ждать смерти старого человека». (Там же. XXXIX, 51)

Условия мира, продиктованные Публием Антиоху, были приняты, Рим прочно утвердился в Азии. Новый командующий принял от Луция оставшееся там римское войско, и братья Сципионы возвратились на родину. А Антиох спустя три года был убит жителями города Элиманды (к северу от Персидского залива) в то время, как грабил их храм, намереваясь его сокровищами пополнить свою опустевшую казну.

Хотя в 189-м году цензор Тит Фламинин объявил Публия Сципиона принцепсом сената, последние годы жизни великого полководца и гражданина были отравлены завистью и мстительностью тех, кто когда-то трепетал перед его именем. В 187-м году два народных трибуна — оба из рода Петиллиев — привлекают Сципиона Африканского к суду. Описание Титом Ливием этого суда и связанных с ним событий кажется мне настолько ярким, что я позволю себе процитировать здесь римского историка, хотя и с некоторыми сокращениями, но довольно полно. Он пишет, что трибуны... подозрениями — не доказательствами — обосновывали они обвинение во взяточничестве. «Сын его, взятый в плен, — говорили они, — был возвращен ему без выкупа, да и во всем прочем Антиох чтил Сципиона так, будто бы в его только власти были и мир, и война с Римом. В провинции был он для консула не легатом, а диктатором, и если он туда и отправился, то лишь затем, чтобы Греции, Азии, всем восточным царям и народам внушить то, в чем в Испании, Галлии, Сицилии и Африке уж давно уверились: что один человек — и глава, и опора владычества римского, что Сципион осеняет собой государство, владычествующее над всем земным кругом, что мановенье его может заменить и постановления сената, и повеленья народа. Человека безупречного обвинители порочили, как могли». (Там же. XXXVIII, 51)