«Римская история» Веллея Патеркула

(5) Я не прекращаю искать причины этого совпадения и соединения в каждую эпоху сходных талантов, обнаруживающих те же устремления и имеющих одинаковый успех. Я не нахожу решений, которые были бы в полной мере убедительными, но только правдоподобные, и прежде всего эти: (6) соперничество питает талант, а зависть и восхищение воспламеняют подражание[105], и то, чего добиваются с наивысшим рвением, достигает наивысшего совершенства и, естественно не может обратиться вспять, ибо естествен упадок того, что не двигается вперед. (7) И поскольку мы вначале воодушевляемся подражанием тем, за кем следуем как за начинателями, а затем не надеемся их обойти или, по крайней мере с ними сравняться, рвение ослабевает вместе с надеждой. Если мы не можем догнать, перестаем гнаться и, оставив этот предмет, как бы занятый другими, ищем новый, себе по силе, проходя мимо того, в чем не можем отличиться. Из этого следует, что самым большим препятствием в достижении совершенства произведения оказывается непостоянство.

XVIII. Восхищение временами переходит и на города. Один город Аттики на протяжении многих лет прославился бо́льшим числом мастеров слова и их творений, чем вся Греция, так что можно подумать, будто части тела греческого народа распределены между другими городами, дух же заперт за стенами одних Афин. (2) Не менее я удивляюсь тому, что ни один из ораторов Аргоса, Фив, Лакедемона не оказался удостоенным известности при жизни и воспоминания после смерти. (3) Эти города не произвели ничего в этом отношении, за исключением славы, которой уста Пиндара прославили Фивы; Алкмана же спартанцы приписывают себе неверно.

Книга II

I. Могуществу римлян открыл путь старший Сципион, их изнеженности — младший: ведь избавившись от страха перед Карфагеном[106], устранив соперника по владычеству над миром, они перешли от доблестей к порокам не постепенно, а стремительно и неудержимо; старый порядок был оставлен, внедрен новый; граждане обратились от бодрствования к дреме, от воинских упражнений к удовольствиям, от дел — к праздности[107]. (2) Тогда ведь воздвиг Сципион Назика[108] портик на Капитолии, тогда Метелл построил то, о чем мы уже говорили, тогда же был сооружен в цирке самый красивый портик Гн. Октавия[109], за общественным великолепием последовала частная роскошь.

(3) Затем в Испании началась прискорбная и позорная война с главарем разбойников Вириатом, которая велась с переменным успехом и даже с большими неудачами для римлян[110]. Когда же Вириат был уничтожен Сервилием Цепионом — скорее благодаря его хитрости, чем доблести, — разгорелась еще более страшная война с Нуманцией. (4) Город этот никогда не выставлял более десяти тысяч вооруженных молодых людей, но то ли из-за их природной дикости, то ли из-за неопытности наших военачальников, то ли по благосклонности фортуны он вынудил как других военачальников, так и Помпея[111], человека с великим именем (он первым из Помпеев был консулом) к заключению позорнейших договоров и к не менее позорной выдаче консула Гостилия Манцина[112]. (5) Благожелательное отношение к Помпею сделало его безнаказанным, Манцина же чувство справедливости, — в нем ему нельзя отказать, — довело до того, что он был выдан врагам фециалами голым, со связанными за спиной руками. Враги же отказались его принять, как поступили некогда и каудинцы[113], сказав, что публичное оскорбление верности[114] своим обещаниям не должно быть искуплено кровью одного человека.

II. Выдача Манцина вызвала огромные беспорядки в государстве. В самом деле, Тиб. Гракх, сын Тиб. Гракха, известнейшего и выдающегося человека (по матери внук П. Сципиона Африканского), в квестуру которого был заключен договор, то ли тяжело перенеся отмену им сделанного, то ли опасаясь подобного [Манцину] разбирательства и наказания, добился избрания народным трибуном. (2) Человек безупречной репутации, в расцвете таланта, одним словом, украшенный столь великими достоинствами, на какие только способен смертный по природным данным или в силу стремления к ним, в консульство П. Муция Сцеволы и Л. Кальпурния[115], т. е. сто шестьдесят два года назад, отклонился от общественного блага, (3) обещав права гражданства всей Италии[116], и вместе с тем обнародовал аграрные законы, чем расшатал всеобщий порядок[117], перемешал все до основания и вовлек государство в смертельную опасность и двусмысленное положение. Своего коллегу Октавия, стоявшего за общественное благо, он отстранил от власти, триумвирами по распределению земель и основанию колоний назначил самого себя, консуляра Аппия и брата Гая, почти юношу.