Римская сатира

Или ругает рабов, или плачется, видя наложниц

Там, где их нет; ведь слезы всегда в изобилье готовы,

Ждут на своем посту, ожидая ее приказанья

Течь, как захочется ей, а ты-то, дурак, принимаешь

Слезы ее за любовь, упоен, поцелуями сушишь!

Сколько бы ты прочитал записок любовных и писем,

Если б тебе шкатулку открыть ревнивицы грязной!

Вот она спит с рабом, или всадник ее обнимает...

280 «Квинтилиан, оправдай, прикрась что-нибудь!» — «Затрудняюсь.

Ты уж ответь сама». И она говорит: «Решено ведь,

Ты поступаешь, как хочешь, и я уступаю желаньям

Так же, как ты. Негодяй, баламуть хоть море, хоть небо:

Я — человек!» — Наглее не сыщешь, когда их накроют:

Дерзость и гнев почерпают они в самом преступленье.

Спросишь: откуда же гнусность такая и в чем ее корни?

Некогда скромный удел охранял непорочность латинок

И небольшие дома не давали внедряться порокам

Там, где был труд, где недолог был сон и грубые руки

290 Были от пряжи этрусской жестки, а к самому Риму

Шел Ганнибал, и мужья охраняли Коллинскую башню.

Ныне же терпим мы зло от долгого мира. Свирепей

Войн налегла на нас роскошь и мстит за всех побежденных:

Римская бедность прошла, с этих пор у нас — все преступленья

И всевозможный разврат: на наши холмы просочился

Яд Сибариса, Родоса, Милета, отрава Тарента,

Где и венки, и разгул, и где господствует пьянство.

Деньги презренные сразу внесли иностранные нравы;

Нежит богатство, — оно развратило роскошью гнусной

300 Все поколение: нет забот у прелестницы пьяной;

Разницы меж головой и ногами своими не видит

Та, что огромные устрицы ест в полуночное время,

В час, когда чистый фалерн дает благовониям пену,

Пьют из раковин все, когда потолок закружится,

Лампы двоятся в глазах, а стол вырастает все больше.

Вот и любуйся теперь, как с презрительной фыркнет ужимкой

Туллия, Мавры известной сестра молочная, тоже

Мавра, коль древний алтарь Стыдливости встретят дорогой.

Ночью носилки здесь остановят они — помочиться,

310 Изображенье богини полить струей подлиннее,

Ерзают в свете луны, верхом друг на друга садятся,

После уходят домой; а ты, проходя на рассвете

К важным друзьям на поклон, на урину жены наступаешь.

Знаешь таинства Доброй Богини, когда возбуждают

Флейты, и рог, и вино их пол и менады Приапа

Все в исступленье вопят и, косу разметавши, несутся:

Мысль их горит желаньем объятий, кричат от кипящей

Страсти, и целый поток из вин, и крепких и старых,

Льется по их телам, увлажняя колени безумиц.

320 Здесь об заклад венка Савфея бьется с девчонкой

Сводника — и побеждает на конкурсе ляжек отвислых,

Но и сама поклоняется зыби бедра Медуллины:

Пальма победы равна у двоих — прирожденная доблесть!

То не притворства игра, тут все происходит взаправду,

Так что готов воспылать с годами давно охладевший

Лаомедонтов сын; и Нестор — забыть свою грыжу:

Тут похотливость не ждет, тут женщина — чистая самка.

Вот по вертепу всему повторяется крик ее дружно:

«Можно, пускайте мужчин!» — Когда засыпает любовник,

330 Женщина гонит его, укрытого в плащ с головою.

Если же юноши нет, бегут за рабами; надежды

Нет на рабов — наймут водоноса: и он пригодится.

Если потребность есть, но нет человека — немедля

Самка подставит себя и отдастся ослу молодому.

О, если б древний обряд, всенародное богослуженье

Пакостью не осквернялось! Но нет: и мавры и инды

Знают, как Клодий, одетый арфисткой, проник потихоньку

В Цезарев дом на женский обряд, когда убегают

340 Даже и мыши-самцы, где картину велят занавесить,

Если увидят на ней фигуры неженского пола.

Кто же тогда из людей к божеству относился с презреньем,

Кто бы смеяться посмел над жертвенной чашей, над черным

Нумы сосудом, над блюдом убогим с холма Ватикана?

Ну, а теперь у каких алтарей не находится Клодий?

Слышу и знаю, друзья, давнишние ваши советы:

«Надо жену стеречь, запирать на замок». Сторожей-то

Как устеречь? Ведь она осмотрительно с них начинает.

Ведь одинакова похоть у высших, как и у низших:

350 Та, что ходит пешком по улицам грязным, не лучше,

Нежели та, что лежит на плечах у рослых сирийцев.

Чтобы на игры смотреть, Огульния платье достанет,

И провожатых взаймы, и носилки с подушкой, и няньку;

Будут подруги по найму и девочка для поручений,

Кроме того, она все серебро, от отца что осталось,

Вплоть до последней посуды, дарит гладкокожим атлетам.

Дома пускай нищета — ни одна от нее не скромнее

И не считается с теми границами, что наложила

Бедность, данная ей. Однако мужья временами

360 То, что полезно, предвидят; иные берут руководством

Жизнь муравья, опасаясь познать и холод и голод.

Ибо мотовка жена не чует имущества гибель:

Будто в пустом ларце возрождаются новые деньги,

Будто берутся из груды, всегда остающейся полной, —

Не размышляет она, сколько стоят ее развлеченья.

Женщин иных прельщают бессильные евнухи с вечно

Пресным своим поцелуем, лицом навек безбородым:

.........................................................

.........................................................

370 ..................................................

.........................................................

.........................................................