Римская волчица. Часть 2 (СИ)

Она заметила тень растерянности на его лице, и бешенство хлестнуло ее с новой силой. Вот сейчас она окажется виновата, сейчас у него дрогнут губы, роли перевернутся и это она, а не он, будет жестокая и несправедливая. Надо бежать, пока она еще чувствует свою правоту. И все-таки не удержалась и мстительно добавила:

— Приготовься рассказать сенату, какие дела тебя связывают с Анной Ариадной Лицинией. Предательницей Рима и римского народа.

Люций не нашел, что ответить, и как-то нерешительно протянул руку за кольцом.

— Пока.

Она попятилась, отвернулась от него, прерывая зрительный контакт, чтобы не добавить что-то еще. Что-нибудь уж совсем лишнее. Хватит, последнее слово осталось за ней. И так уже зря помянула сенат, хотела же не вовлекать посторонних. Удивительно, как это он пропустил такую подачу и не поддал ей еще и за это! Ослаб, наверное, пока в гробу лежал. Или просто не успел.

Какая-то заноза царапала ее, не давая уйти. Несоответствие, ошибка. Боги, да весь их разговор сплошная ошибка, и еще неизвестно, как выбраться, дверь ее больше не слушается. Дракон вернулся в свое логово и выйти отсюда без его дозволения нельзя. Вот он стоит, стиснув кольцо в пальцах, и ярость поднимается в нем, как волна. Может быть, он имеет на нее право. Ведь больше нет «Криоса», «Цефея», «Элефсины»… вот оно!

— Не хочешь рассказать мне про «Элефсину»?

— Что? — он посмотрел как из-под воды. Смесь гнева и растерянности отражалась на мраморном лице. — Какую «Элефсину»?

— Вот именно — какую «Элефсину», какого «Энлиля»? У нас во флоте нет таких кораблей. Не было, когда я его приняла. Ты что, не помнишь? Забыл?

Люций отстраненно поднес руку к виску, его серебряные, горевшие дьявольским блеском глаза потухли. И тут она, наконец, испугалась по-настоящему.

— Люций, пожалуйста, допусти к себе Анаклета. Ты, — она споткнулась, подбирая слова. — Ты пострадал больше, чем тебе кажется.

Ее язык все не поворачивался выговорить непреложное и окончательное: «ты умер».

Видеть это неуверенное движение, недонесенные до висков пальцы, было страшно. Страшнее, чем его неуправляемую ярость.

— Да, — неожиданно покорно согласился он. — Пусть придет. Электра, пожалуйста, давай после поговорим.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Она поколебалась, сделала шаг вперед, к нему, но Люций уже отвернулся, а за ее спиной открылась дверь. Пещера отпускала ее.

Электра вышла и прислонилась спиной к стене. Колени гадко дрожали, даже гибкая поддержка пустотного костюма не спасала. Она все-таки чувствовала себя виноватой, хотя и не бросила ему в лицо и половины тех безжалостных и непоправимых слов, что крутились на языке.

Как всегда после ссоры, гнев ее остывал и она почти кожей чувствовала, как оседают кругом хлопья гари и пепла. Бесконечное опустошение, километры выжженной земли между ними. Как знакомо и как мучительно. Все делалось неважным, лишь бы не потерять его, а потом и это становилось неважным и тогда она сама переставала существовать, теряла свое значение. Оставался раскаленный песок, бескрайнее небо и одиночество.

Только в этот раз она была не одна. Нельзя было хлопнуть дверью и запереться от всего света, как бывало раньше.

На нее смотрели — Кастор Мартелл, Антоний Флавий и еще несколько десятков человек. Несколько десятков пар глаз — выжидающих, любопытных, напряженных, испуганных. Сосредоточенных, ободряющих, восхищенных.

Адмирал съест их всех, если захочет, на завтрак с маслом. За бунт и за самостоятельные решения. А она ничего не сделала, чтобы защитить их. Зачем только прилетела, зачем ворвалась к Люцию, бряцая оружием. Чтобы спросить, как он мог ее обидеть? Как глупо. Что это на нее нашло. Чего она добилась? Отдала кольцо и подставила Кастора. Убедилась в том, что Люций ненавидит Гая Тарквиния, как и прежде. А чего она хотела?

«Элефсина». «Энлиль». Что это за корабли? Откуда он их взял — или вовсе придумал? Как он сможет работать в связке с Гаем, да еще в таком нестабильном состоянии? Никак.

Неужели у нее нет выбора, кроме как взять дуумвират? Или отказаться и войти в историю Рима как женщина, которая умыла руки и позволила катастрофе случиться. Ее люди встревоженно переглядывались между собой.

— Вышла живая, уже хорошо, — ободрил ее Антоний. — Ну, что?

— Он пустит к себе врачей и будет работать.

— А мы?

— А мы летим на Землю. За диктатурой. — От нее ждали чего-то еще. Объяснений? Ободрений? И она добавила, повысив голос, чтобы слышали даже легионеры в конце коридора:

— Я не позволю Риму проиграть войну из-за внутренних распрей.

Электра помолчала, потом перевела взгляд на группку врачей.

— Анаклет Фелиций, я осторожно предполагаю, что через какое-то время вы сможете зайти. И я вам рекомендую серьезно отнестись к своим обязанностям и не давать ему жечь свой мозг, иначе, клянусь Праматерью, я обвиню вас в измене перед сенатом. А вы, Кастор, проводите меня к Конраду. Мне надо как-то донести до него, что отныне мы все работаем совместно или совместно же умираем.

***

— Ты, милая кузина, действительно уверена, что стоит сводить в одном пространстве-времени этих двоих?