– Могу я его увидеть?
– Сейчас я узнаю. Идемте.
Они прошли в кабинет Иванова, который был на этом же третьем, андроповском этаже, и Иванов позвонил начальнику внутренней Лубянской тюрьмы, а затем сказал Винсенту:
– Они не могут привести его сюда, это запрещено.
– А мы туда можем пойти?
Иванов отрицательно покачал головой и улыбнулся:
– Мы не водим туда экскурсии. Тем более иностранные.
– Ну… – Винсент развел руками, показывая, что в таком случае он бессилен.
– Но у меня есть одна идея. Сейчас. Посидите. – И Иванов снял трубку одного из своих телефонов. – Юрий Владимирович, я могу зайти на минуту?
Он вернулся от Андропова действительно через минуту и коротко кивнул Винсенту на дверь в коридор:
– Пошли.
Но вместо того чтобы направиться к лифту, свернул к буфету.
– Давайте пока перекусим. Нас позовут.
Винсент стал покорно пить отвратительный желудевый кофе и жевать песочное пирожное фабрики «Красный Октябрь».
– Как там Елена? – спросил его Иванов.
– She is okay. Я стер в ее памяти этот эпизод в Михнево. Это было нетрудно.
– Как вы это делаете? – восхитился Иванов и показал на витрину, где стояла узкая бутылка с какой-то коричневой жидкостью: – Будете?
– Что это?
– Коньяк «Белый аист». Молдавский.
– О нет! – Винсент в ужасе всплеснул руками.
– Жалко, – сказал Иванов. Почему-то в буфете он стал куда менее официален. – Один я не имею права, а с вами…
За стойкой прозвучал телефонный звонок, буфетчица взяла трубку и доложила Иванову:
– Вас. Сказали, что все готово.
– Гуд! – энергично сказал Иванов и поднялся. – Пошли!
Они спустились лифтом в подвальный этаж. Но это оказалась вовсе не тюрьма – здесь был обычный коридор с обычными дверьми каких-то кабинетов. Потом за поворотом запахло лекарствами, и Винсент понял, куда он попал – тут, в КГБ, была своя поликлиника или хотя бы дежурный врач. Может быть, один и для сотрудников Комитета, и для заключенных внутренней гэбэшной тюрьмы.
– Прошу! – сказал Иванов, остановившись перед дверью с табличкой «ПРОЦЕДУРНАЯ».
– After you[40]
, – усмехнулся Винсент.Иванов открыл дверь, за ней оказалась комната дежурной медсестры с двумя дверьми в процедурные кабинеты слева и справа. Но теперь никакой медсестры тут не было, вместо нее за столом сидел какой-то офицер с пистолетом в руке, а на стульях у стены сидели трое дюжих охранников с черными дубинками в руках. Еще двое стояли у левой двери и смотрели в ее окошко, застекленное прозрачным плексигласом.
Увидев вошедших, офицер вскочил из-за стола, крикнул охранникам: «Смирно!» – и вытянулся перед Ивановым:
– Товарищ полковник! По вашему приказанию…
– Вольно, вольно, – перебил его Иванов. – Ну как там наш людоед?
– Слабо вы его…бнули, товарищ полковник, – укорил офицер. – Надо было башку пробить.
– А что – Курочкин не оклемался?
– Пока нет. Мы уже по два раза кровь для него сдавали.
– Ничего, оклемается. Ну, давайте посмотрим.
Он подошел к окошку в двери и заглянул внутрь процедурного кабинета, кивком головы приглашая и Винсента присоединиться к нему.
Винсент взглянул в окошко сквозь мутный плексиглас.
Посреди абсолютно пустой комнаты, из которой, видимо, только что вынесли всю мебель и сняли какие-то портреты или плакаты со стен (на них остались квадраты невылинявшей краски и дыры от гвоздей), стояла передвижная, на колесиках, больничная койка, и к этой койке мокрой и плотной, слой к слою, парусиновой тканью был от плеч и до ног прибинтован Федор Богул. Он лежал неподвижно и, поскольку голова его после ранения тоже была забинтована, походил на мумию.
– Ну? – вопросительно повернулся Иванов к Винсенту.
Винсент пожал плечами:
– With such appearance I can’t make any conclusion[41]
.– Развяжите его, – приказал Иванов охранникам.
Те неуверенно взглянули на своего офицера, тот кивнул им: «Пошли!» – и сам первым вошел в палату.
Иванов и Винсент стояли в дверях, наблюдая, как охранники снимают с Богула «укрутку». Это оказалось непростой процедурой: узкие мокрые парусиновые полотенца были по пять метров длиной каждое, и сворачивать их было делом особой сноровки.
Сняв последний слой, охранники отступили от кровати, посмотрели на Иванова.
Тот кивком головы приказал им выйти за дверь.
Богул, абсолютно голый, с забинтованной головой, шумно вдохнул воздух освободившейся грудью, выдохнул, вдохнул снова и открыл глаза.
Оглядев комнату и стоявших в двери Иванова и Винсента, Богул презрительно хоркнул, спустил ноги на пол, встал, шагнул к стене и, взяв рукой свой пенис, начал мочиться.
И вдруг – сначала непонимание и изумление, словно он не поверил своим глазам, а потом дикий ужас отразились на его лице.
– Бляди! – взревел он и бросился к двери на Иванова и Винсента.
Но они успели выскочить, Иванов захлопнул дверь, и охранники подперли ее своими плечами.
А с той стороны бился в дверь Богул и орал:
– Суки! Жиды! Зачем вы меня обрезали?!!
О’кей, эмиграция продолжается!
Как говорил Остап Бендер, сбылась мечта идиота!
Свой замечательный фильм я пишу своей жизнью, а жизнь не всегда ведет себя по законам кинематографа.
Будни вмешиваются.