Карен вернулся в Вену черный от горя. Играть на советской «кастрюле» при поступлении на работу в какой-нибудь американский оркестр – это все равно, объяснил он мне, что гудеть в лужу. Все его мечты, вся его армянская изобретательность с вывозом своей замечательной виолончели, на которой он собирался играть в «Карнеги-холл», Линкольн-центре и на других знаменитых сценах, и все его жертвы – даже фиктивный брак ради израильского вызова – все пошло прахом! Глядя на него, я боялся, что он двинется умом, выпрыгнет из окна, повесится.
И тогда мне пришло в голову познакомить его с Линой и ее сестрой Раей – как-никак молодые симпатичные одинокие еврейки, мало ли что у них может выйти…
Но дальше вестибюля в «Данау» нас не пустили. Юный портье из эмигрантов хамским тоном советского постового сказал:
– А вы куда?
И тут мы увидели на стекле его конторки штук пять русских объявлений, начинающихся со слов «Категорически запрещается!». Категорически запрещалось все – шуметь, приглашать посторонних в гости, готовить в номерах, стирать в умывальниках, сушить белье на батареях, пользоваться электроприборами. Но самое милое объявление гласило: «Отель закрывается в 21 час до 8 утра». О, этот замечательный портье-эмигрант! Как должна была потрудиться советская власть над генами твоих вольнолюбивых предков, чтобы ты, сука, даже выехав за границу, начал тут, не раздумывая, жизнь со слов «категорически запрещается»!..