Римское дело комиссара Сартори

В автомобиле Харриет они ездили в Фреджене, в Сан-Феличе Чирчео, в Сабаудию — всюду, где голубой блеск моря мог утопить его воспоми­нания.

Они бегали по пляжу босиком, как маленькие дети, вырвавшиеся из города на природу; скрывались в закусочных на берегу моря, чтобы поесть рядом с рабочими и рыбаками; проводили ночи в молчаливых гостиницах, выжатых соснами и олеандрами на берег моря.

Однажды ночью, когда они только легли в постель в маленькой гости­нице у моря, неподалеку от Сабаудии, Сартори вдруг спросил, не отрывая взгляда от простора воды, освещенного луной:

— Ты спишь?

— Нет. — отозвалась Харриет. Она прижала голову к его плечу, обня­ла. — Ты тоже не спишь. Думаешь?

— Думаю.

Она принялась покрывать его шею маленькими, быстрыми поцелуями.

— Твоя малышка может знать, о чем ты думаешь?

— Я думал о моей службе. Я подам в отставку.

— Что означает «отставка»?

— Я уволюсь из полиции. Чувствую, что не смогу продолжать жизнь в постоянном контакте с человеческими убожествами. Не хочу больше видеть отчаяние, слезы и смерть. Не хочу общаться с ворами и убийцами. Я не миссионер.

Харриет долго молчала, потом прошептала:

— Я понимаю тебя. Но что ты будешь делать, если уйдешь из по­лиции?

— Я юрист с высшим образованием. Поищу работу. Буду зарабатывать не меньше, чем зарабатываю сейчас.

— Тебе плохо, да?

— Да. — пробормотал он, лаская ее распущенные волосы. — Я и о тебе думаю.

— Обо мне?

— Своей любовью я причиняю тебе боль.

Она резко подняла голову и посмотрела на него в люминесцирующем полумраке.

— Фффранческо!.. Ты очень ошибаешься. Ты мне подарил радость, которую никто другой мне не давал. Благодаря тебе я узнала, кто я есть на самом деле. Речь идет не о простой физической любви, а о моем отношении к тебе, о том, что ты передаешь мне словами, чувствами, ласками. — Ее голос стал приглушенным от плача. — О, я ни о ком не могу думать, кроме тебя!.. А может, ты устал от меня?

— Теперь уже ты говоришь чепуху! — Он обхватил ее и с силой при­жал к себе, словно им что-то угрожало. — Если бы я мог выразить то, что ты дала мне своей любовью. Но в эти дни я чувствую себя старым и уставшим. Знаешь, что между тобой и мной почти двадцать лет раз­ницы?

Она рассмеялась и чмокнула его в шею.

— Я этого не замечала.

— Но рано или поздно ты заметишь. Пока ты еще ребенок.

Харриет стала серьезной.

— Ты не сказал мне всего, — проговорила она другим тоном. — Ты думаешь о своих детях. Правда, что ты думаешь о своих детях?

— И о них тоже.

— Я понимаю.

Она не решилась спросить, думает ли он о жене, а Сартори предпочел не говорить об этом. С тоской в сердце он продолжал смотреть в глубокую темноту моря.

Похороны Луизы Банделли были внушительными; гораздо более вну­шительными, чем похороны Пирошки Соларис, которую тайком погребли в Анцио, в роскошном фамильном склепе.

В похоронах Луизы принимал участие член правительства. Много растроганных людей пришли с ней попрощаться. Много женщин, даже из высокопоставленного общества. Президент Республики прислалубитым горем родителям доблестного инспектора телеграмму с собо­лезнованием.

Сартори не участвовал в погребальном шествии. Он сидел в гостини­це, пил виски и курил. Ему не хотелось говорить даже с Харриет, которая несколько раз звонила ему по телефону. Ночью, отупевший от алкоголя, с рапортом об отставке в кармане, комиссар вышел на улицу. Небо было звездное, дороги влажные и блестящие.

Он зашел в кинотеатр. Последний сеанс только начался. Фильм о соци­альном протесте не понравился ему, и комиссар ушел с половины сеанса.

Пока он искал тратторию, где мог бы утолить чувство голода, ему на ум пришла Пирошка Соларис, и жизнь вдруг предстала перед ним как бес­полезная путаница, лишенная смысла.

Сартори с неохотой поел в пустынном ресторане около вокзала Термини. Когда он вышел, была уже полночь.

На мгновение у него появилось желание позвонить бригадиру Короне, которого не видел уже два дня, но, посчитав, что час поздний, отказался. Комиссар завидовал его жизни, простой и без душевных проблем и угры­зений совести.

Пройдя пешком до улицы Венето, комиссар на пороге «Гранкио Адзурро» вдруг повернулся и направился в гостиницу.

Ночной портье вручил ему телеграмму: «Приеду завтра семнадцать часов. У нас все хорошо. Целую, Терезина».

Сартори побледнел.

Его жена сошла с ума.

Он медленно поднялся в свою комнату. Там налил виски, опустошил бокал, закурил и уставился на темные, поблескивающие крыши домов.

Комиссар посмотрел на часы.

Было без семи минут два.

У него не возникло желания говорить по телефону с женой. Не хватило бы даже сил крикнуть о помощи, если бы его сейчас душили.

Он разделся, принял душ и бросился голым в постель.

Мысль о Харриет скрутила ему внутренности. Сартори поднял труб­ку и попросил портье соединить его с «Гранкио Адзурро». Дикая музыка донеслась до его уха по проводу.

Харриет не было

— Она никогда не уходила так рано, — заметил он.

— Не знаю, — услышал ответ.

Сартори повесил трубку.

Потом выпил еще виски и со злостью закурил.

Сон пришел к нему на рассвете, когда по городу прогрохотали первые трамваи.