Римское сумасшествие

И по мере продвижения то тут, то там я находила росчерки, не могу сказать, что это была чья-то подпись, но это были завитки, которые я уже начала узнавать в процессе перехода от одного куска к другому. Если бы автором был настоящий художник, то на полотне определенно была бы его подпись, но что касается этой работы, прекрасной и технически обоснованной можно предположить, что скорее всего эту фреску создал ремесленник. Человек, который не принадлежал к числу знати, но определенно обладал талантом, собственным вкусом и стилем. Это и объясняет завитки. Я обнаружила их, когда прорабатывала часть сцены какого-то празднования, на которой был изображен мясник и его продукция.

Часть краски настолько сильно выцвела, что этот завиток можно было увидеть только под прямым освещением и при помощи мощных линз, отчего я решила сделать всё возможное, чтобы восстановить картину так полно, насколько смогу. Между изображением поросенка на вертеле, расположенного над кипящим котлом, и потрескавшейся краской размещался завиток синего цвета, который странным образом не сочетался со сценой, исполненной в красных, коричневых, желтых и немного зеленых оттенках, которые использовали для зарисовки лугов на заднем плане.

Затем этот завиток снова появился среди изображения стада гусей, разгуливающих перед служанкой, которая направляется в сторону рынка, а затем я заметила еще один в зарослях плантации оливковых деревьев. После этого я начала искать этот знак, гадая, кем же был тот человек, который решил оставить о себе напоминание, несмотря на то, что оно было настолько маленьким и незаметным, чтобы его кто-то мог обнаружить.

Кем он был? Как он выглядел? Что он любил? Любил ли он свою работу, проводя дни на какой-нибудь богатой вилле, рисуя сцены из сельской жизни? Мечтал ли он о том, чтобы в один день ему дадут разрисовать огромный дом, церковь или даже стены Ватикана? Или же он был самым обычным ремесленником, который довольствовался обычной жизнью, в которой он работал и кормил свою семью, и даже не мог предположить, что в двадцать первом веке какая-нибудь женщина в джинсах и с конским хвостиком на голове, с устройством, прикрепленным к её руке, и соединенного с двумя крошечными приборами, вставленными в уши, будет улыбаться, когда в очередной раз обнаружит голубой завиток, одновременно напевая мелодию Sure Shot в исполнении the Beastie Boys.

Отложив инструменты в сторону, я потянулась, выгнув спину, сделала шаг назад, чтобы посмотреть на свою работу. Три четверти фрески были восстановлены и выглядели действительно круто.По крайней мере, мне именно так и казалось. Я вся была измазана известью, пальцы ныли, кожа потрескалась из-за жидкой глины, которая очень быстро высыхала и впитывала в себя всю влагу с кожи рук, но я всё равно не могла бы припомнить более идеальный день.

– Почему ты больше этим не занимаешься?

От испуга я развернулась вокруг себя, обнаружив Марию, которая стояла рядом и рассматривая мои фрески со странным выражением лица. Я вытащила наушники и попросила её повторить последнюю фразу.

– Я спросила, почему ты больше не занимаешься этим? Точнее, почему ты не хочешь посвятить этому жизнь?

–О...– произнесла я, ставя на паузу музыку и морща нос. – Ну, я вроде как делала небольшой перерыв после учебы, а затем вышла замуж и все эти годы планировала вернуться к работе, но такое ощущение, что для этого не было подходящего момента, а затем...

– Ага...– кивнула она, отойдя от меня на несколько шагов и направляясь к той части фрески, над которой я работала сегодня. Она тщательно рассматривала цвета, глубину, места, где мне пришлось додумывать сюжет и те места, где я практически один в один воспроизвела сцены. Она вплотную приблизилась к фреске, еще ближе, и еще...Она была так близко, и я была уверена, что на её носу останется зеленый цвет от картины.

И могу сказать, она была не одинока в этом. Мне тоже нравилось вплотную рассматривать картину.

– Ага...– снова произнесла она, скорее говоря сама с собой. От волнения мне хотелось перекатываться с пятки на носок. Мне хотелось жевать прядь волос. Но вместо этого я стояла смирно и ждала её критики.

– Очень хорошо, Эвери,–кивнула она, быстро улыбнувшись. – Очень хорошо.

Я засияла! Я уже поняла, что «хорошо» от Марии была эквивалентом американского «великолепно». Но если она говорит «очень хорошо»,похоже, сегодня я надрала кое-какой фреске задницу...

Она зашагала прочь, но вдруг повернулась у самого выхода.

–Ты можешь снова выйти замуж, если захочешь, но ты не прекратишь заниматься этим, – она указала на стену. – Хорошо?

– Хорошо,– ответила я, ощутив, как внутри живота порхают бабочки. Но еще рано праздновать победу, пора возвращаться к работе...

***

– А потом она сказала: "Очень хорошо, Эвери".Этим своим тихим, уверенным голосом.Ну, ты знаешь, как она умеет.

– Знаю. «Очень хорошо»– это высокая оценка с её стороны,– сказал Марчелло, озвучив мысли, которые пришли мне в голову ранее.