Ринг за колючей проволокой

Израсходовав весь запас ругательств, Бунцоль сел, потом вскочил и, сжав руками голову, заходил по комнате:

– Какой ужас! Какой позор! Какое глумление над цивилизацией!

– Успокойтесь, не надо… – Андрей попробовал утешить его. – Вы же в концлагере. Здесь нечему удивляться. Ну, что вы от фашистов хотите?

– Все, только не это. Только не этого…

Успокоившись, Альфред рассказал Андрею, что сегодня он встретился с одним старым приятелем. Тот – художник. Попал в Бухенвальд за карикатуры. Они в детстве учились в одной школе. Зовут художника Макс. Макс находится в секретной мастерской патологии.

– Знаете, этот новый домик, выстроенный специально для жены коменданта фрау Эльзы Кох? Она там полная хозяйка. Под ее руководством в домике орудует «доктор» Вагнер. Отвратительная, мерзкая личность. Людоед двадцатого века. Вот к этому палачу и «прикреплен» художник. Бедный Макс! Что от него осталось! Весь седой, руки трясутся… Он долго не вынесет… Вагнер заставляет его художественно оформлять альбомы. Но какие альбомы! У меня волосы встали дыбом, когда Макс показал один из них. Со слезами на глазах художник переворачивал страницы и показывал чудовищные вещи. Представьте себе массивный богатый альбом. В нем собраны не семейные фотографии, не коллекция марок или открыток. Нет, нет… В нем собрана редчайшая коллекция – татуировок! Рисунки на человеческой коже… Эльза Кох лично подбирала их. Она в сопровождении Говена появлялась в рабочих комнатах и заставляла заключенных снять куртки и рубахи. Узники с радостью выполняли ее желание. Они думали, что это милосердие. Но на самом деле гиена в женском облике высматривала красивые татуировки. Она записывала в свою записную книжечку номер узника. А через день узника вызывали по радио к третьему окошку, и он попадал в гестаповскую тюрьму. Оттуда в руки «доктора» Вагнера. И через некоторое время кусок кожи с красивой татуировкой вставляли в страницу альбома…

Там собраны различные рисунки, – Бунцоль говорит тихо, – различные татуировки. Каждая страница – загубленная жизнь. Я смотрел, и у меня мурашки по спине бегали. Макс показал страницу, которую только кончил оформлять. На ней кусок кожи. Видимо, с груди моряка. Красивая татуировка. Трехмачтовый бриг носом разрезает волны.

– Трехмачтовый корабль? – переспросил Андрей.

– Да.

– Паруса надуты ветром?

– Кажется, есть паруса.

– А сверху маленькая звездочка есть? – У Андрея сухо стало в горле.

– Да, есть, – все так же безучастно ответил Бунцоль и, вдруг поняв вопросы Андрея, встрепенулся: – Андрэ, ты… Ты знал этого человека?

– Знал… – голос Андрея дрогнул. – И вы его знали… Такая наколка была у Кости-моряка…

– Костя-моряк?.. – глаза Альфреда становятся круглыми. – Тот, который был кочегаром на кухне?

– Тот самый…

– О, доннерветер! – простонал староста блока и сжал костистые кулаки.

В гибель Кости Андрею не верилось. Не может быть! Внутренний голос подсказывал, что Костя жив. Ведь староста мог и ошибиться. И почему именно Костя? Андрей даже удивился сам себе. Действительно, почему он решил, что та татуировка принадлежит именно Косте? Ведь такая наколка могла быть и у другого моряка? Могла. Сам Андрей альбома не видел. А со слов человека, даже такого честного и правдивого, как Бунцоль, но все же со слов, он не имеет права делать такие выводы. «Нечего распускать нюни, – Андрей выругал сам себя. – Надо проверить. Нечего панику разводить. Не может быть, чтоб подпольный центр допустил его гибель».

Но в тот же вечер Левшенков подтвердил, что Костю забрали в гестапо и оттуда направили в «хитрый домик». И никто не мог ему помочь. Чешские друзья, которые работают в канцелярии, несколько раз самоотверженно спасали моряка. Его номер три раза фигурировал в списках заключенных, предназначенных к вызову к третьему окошку. Чехи как бы «невзначай» переставляли личную карточку Кости в другой отсек картотеки. И центр делал все возможное, чтобы спасти моряка. Но судьба Кости была предрешена, им заинтересовалась сама Эльза Кох. Она несколько раз приходила в кочегарку. И по ее личному распоряжению его взяли…

Гибель Кости-моряка, товарища по неволе, друга по борьбе, была такой нелепой, такой чудовищной, что никак не хотелось верить в нее.

– Прощай, братишка!..

Крепкие кулаки боксера сжимались в яростной злобе.

* * *

Жизнь Бухенвальда с каждым днем становилась все напряженнее. Победы Советской Армии, ее стремительное движение на запад выводили эсэсовцев из себя. Они пытались палками и убийствами доказать беззащитным узникам, что Германия еще сильна. С особенным ожесточением избивали русских. На них фашисты отводили душу.

«Международное первенство скелетов», так презрительно именовали эсэсовцы состязания боксеров, превратилось в арену острой политической борьбы. Андрей был ненавистен хозяевам Бухенвальда. Уголовникам хотелось свести с ним счеты, но лагерфюрер Густ запретил убивать русского до тех пор, пока тот не будет побежден. Густ понимал, что уничтожить Андрея можно в любую минуту, но нельзя же просто убить общественное мнение?!