Ринг за колючей проволокой

Опять кругом метались копны дыма,
Под пулеметом высохла трава.
А враг все бил… И в этот час Екимов
Припомнил материнские слова.
Мать, провожая в бой, смахнула слезы:
«Иди, родной, будь смел в бою святом!»
Он ей поклялся — вынести все грозы
И отстоять в боях родимый дом.

Узники плотнее обступили Ломакина и Коваленко. Андрей жадно ловил каждое слово.

Разрыв, тяжелый визг и, значит, мимо…
Он поднял голову: залег поодаль взвод.
Тогда, взмахнув рукой, встает парторг Екимов
И к вражеской траншее в рост идет.

Коваленко умолк, улыбнулся и сел на свое место. В бараке стало тихо. Было слышно, как по крыше монотонно барабанит дождь.

— А вы разве не знали? — спросил Юрий.

Котов отрицательно покачал головой:

— Думаю, что и сам Григорий об этом не знал. Ты когда читал Указ?

Юрий подумал и твердо ответил:

— В июле сорок четвертого года. Правда, Володя? Коваленко подтвердил:

— Да, в июле. Сообщалось, что присвоено посмертно.

— Он был тяжело ранен, — задумчиво произнес Котов, — и попал в плен весною сорок четвертого. Выходит, он не мог знать про Указ…

Утром в барак пришли два офицера СС. Они увели Юрия Ломакина и Володю Коваленко. Узники долго смотрели им вслед. «Если будут вешать, то поведут в карцер и продержат до вечера», — подумал Андрей.

Но их повели мимо дверей карцера. Неужели опять в гестапо, на допрос?

Нет, Юрия и Володю вывели из лагеря, провели мимо угловой вышки. Оттуда дорога шла к «Хитрому домику».

— Вот вы куда, сволочи, ведете! — умышленно громко крикнул Юрий.

Эсэсовец, шедший впереди, остановился и широко замахнулся кулаком.

— Швайне! Лос!

На глазах у многих заключенных, работавших поблизости, Юрий Ломакин подскочил к офицеру:

— Я тебя… гад! — и, выхватив нож, в одно мгновенье располосовал ему горло.

Владимир кинулся на второго. Но тот успел выхватить пистолет и выстрелил. Но Коваленко все же успел вцепиться в палача. Тот еще раз выстрелил, и Володя упал. Но тут подлетел Юрий, Он бросился, как тигр, на фашиста. Палач выстрелил в упор и вместе с Ломакиным свалился на землю.

Со всех сторон к месту сбегались охранники. С пистолетом в руках примчался лагерфюрер Шуберт.

Перед ним лежали два русских героя и два фашистских офицера. У одного перерезано горло, а второй, окровавленный, вопит о помощи.

— Машину! Врача! — закричал истерически Шуберт. Гонцы побежали в больницу и в гараж. В больнице врачи никак «не могли» собрать нужный инструмент и медикаменты. А у работавших в гараже заключенных мотор «не заводился».

Когда, наконец, подоспели медики, один офицер скончался, а второй истекал кровью…

Глава тридцать седьмая

Четвертого апреля, после утренней поверки, узников оставили в лагере. Ни одну команду не выпустили за колючую проволоку. Все работы прекратились. На территорию лагеря вошли эсэсовские патрули. В Бухенвальде объявлено военное положение.

Днем полковник Пистер собрал всех заключенных немцев и выступил перед ними с речью.

— Я располагаю сведениями, — сказал он, — что иностранцы, особенно русские, имеют оружие и собираются: во-первых, перебить всех немцев в лагере и, во-вторых, поднять восстание. Со своей стороны, я гарантирую вам жизнь, если вы, немцы, поможете мне, немцу, сохранить здесь порядок и дисциплину до последнего дня.

А вечером Пистер, вопреки обещанию «сохранять порядок», объявил приказ:

— Всем евреям немедленно со своими вещами явиться к главным воротам для эвакуации!

Лагерь пришел в движение: приказ означал начало массового уничтожения. Каждый заключенный понимал, что эвакуация — это смерть. У гитлеровцев почти не оставалось подвластной им территории. Германия задыхалась между двумя фронтами. Ее армии целыми воинскими подразделениями сдавались в плен. Куда же могли гитлеровцы эвакуировать шестьдесят тысяч человек? Только на тот свет. Они и торопились это сделать.

Подпольный интернациональный центр бросил клич:

— Все против эсэсовцев!

Последовал повторный приказ коменданта:

— Евреям к шести часам вечера выстроиться на аппель-плаце!

Узников охватила паника: сегодня берут евреев, завтра — русских, а потом остальных… Над лагерем стояли крики, мольбы, плач, проклятья… Евреи, а их за последние месяцы прибыло в Бухенвальд из различных концлагерей более двенадцати тысяч, прятались куда могли: забивались в дальние углы бараков под нары, лезли на чердак, запирались в уборных, спускались в канализационные трубы. Многие ложились в кучи мертвецов.

Заключенные других национальностей помогали евреям укрыться в надежных местах, давали им красные треугольники с буквой «R» — русские.

В пустом двенадцатом блоке антифашисты спрятали большую группу еврейских товарищей. Среди них было много врачей.