Риск

Свет фонаря над входной дверью осветил недовольное лицо девушки. Я улыбнулся, и она обратила свое негодование на меня.

– Вам хорошо говорить. Вам нечего бояться, что Лида переедет в ваш дом.

– А вы можете переехать оттуда, – мягко заметил я.

– И куда же?

– В мой коттедж, например.

– Черт возьми!

– Можете тщательно осмотреть его, – продолжал я, – на предмет чистоты, сухой гнили и пауков.

Она наградила меня самым сердитым из своих взглядов.

– Дворецкий, повар и горничные?

– Шесть ливрейных лакеев и камеристка.

– Я заеду на чай и сандвичи с огурцом. Надеюсь, у вас есть сандвичи с огурцом?

– Конечно.

– Тонкие, без корочек?

– Естественно.

Я видел, что по-настоящему удивил ее. Она не знала, что ответить. Хотя было совершенно ясно, что она не собирается с восторгом падать в мои объятия. Мне многое хотелось бы ей сказать, но я не представлял как: о привязанности, утешении и о будущем.

– В следующее воскресенье, – сказала она. – В половине четвертого.

На чай.

– Я выстрою штат прислуги.

Она пожелала выйти из машины, и я обошел вокруг, чтобы открыть ей дверь. Ее глаза казались огромными.

– Вы серьезно? – спросила она.

– О, да. От вас будет зависеть... решение.

– После чая?

Я покачал головой.

– В любое время.

Выражение ее лица постепенно смягчилось, сделавшись непривычно нежным. Я поцеловал ее, потом поцеловал снова, уже увереннее.

– Думаю, мне лучше пойти домой, – растерянно пробормотала она, отворачиваясь.

– Джосси...

– Что?

Я проглотил комок в горле и покачал головой.

– Приходите на чай, – беспомощно сказал я. – Приходите на чай.

Глава 16

Еще одна ночь обошлась без тревоги незапланированных экскурсий. В понедельник утром я прибыл в контору, исполненный благих намерений хорошо поработать. Угрюмый Питер, как всегда по понедельникам, страдал от меланхолии, у Бесс были месячные, а Дебби переживала из-за ссоры со своим женихом, продавцом болтов и гаек: по моим понятиям, жизнь нашей конторы шла своим чередом.

Тревор явился в мой кабинет с отеческой заботой на лице и как будто успокоился, увидев, что сегодня я меньше похож на привидение, чем в пятницу.

– Вы все-таки отдохнул, Ро, – заметил он с облегчением.

– Я выступал на скачках и возил девушку к морю.

– Господи! Во всяком случае, это вам, кажется, пошло на пользу. Куда лучше, чем просиживать время за работой.

– Да... – сказал я. – Тревор, я заходил в контору утром в субботу, на пару часов.

Его чело вновь слегка омрачилось. Он ждал продолжения с таким видом, с каким пациент обычно ожидает услышать плохие новости от своего врача, и я почувствовал огромное сожаление, что должен сообщить их ему.

– Денби Крест, – сказал я.

– Ро... – Он развел руками, повернув ладони вниз, – красноречивый жест искреннего родительского огорчения из-за непокорного сына, который не верит старшим на слово.

– Ничего не могу поделать, – сказал я. – Знаю, что он ваш клиент и друг, но, если он незаконно присвоил пятьдесят тысяч фунтов, а вы посмотрели сквозь пальцы на воровство, это касается нас обоих. Касается этой конторы, партнерских отношений и нашего будущего. Вы обязаны это понимать. Мы не можем просто не заметить такую вещь и притвориться, что ничего не произошло.

– Ро, поверьте мне, все будет в порядке. Я покачал головой.

– Тревор, вы должны позвонить Денби Кресту и попросить прийти сюда сегодня, чтобы обсудить дальнейшие действия.

– Нет.

– Да, – безапелляционно сказал я. – Я не играю в такие игры. Я половина фирмы, и ничем незаконным она заниматься не будет.

– Вы слишком непреклонны, – в нем боролись грусть и гнев. У меня мелькнула шальная мысль, что именно эти два чувства пробуждают в вашей душе сожаление, когда вы стреляете в кролика.

– Пусть приходит к четырем часам, – сказал я.

– Вы не можете так грубо обращаться с ним.

– Последствия могут быть еще хуже, – проронил я. И хотя я говорил без всякого выражения, он прекрасно понял, что это угроза. Гнев одержал верх над грустью.

– Хорошо, Ро, – сердито сказал он. – Очень хорошо.

Он покинул мой кабинет без тени дружеского участия, с каким вошел, и меня охватило чувство одиночества и потери. Я подумал подавленно, что сам лично мог бы простить Тревору любой проступок, но закон не простит. Я жил ради закона, как по внутреннему убеждению, так и по собственному выбору.

Если мой друг нарушил закон, должен ли я ради него попрать справедливость; или я должен предать друга во имя законности? В теории я не испытывал никаких сомнений и затруднений. На деле я колебался. Решительно нет ничего веселого в том, чтобы навлечь на кого-то несчастье, крах и судебное преследование. Насколько упростилось бы дело, если бы нечестивец по своей воле чистосердечно исповедовался в прегрешениях, а не вынуждал друга доносить на него: сентиментальное разрешение проблемы, саркастически подумал я, какое случается только в слезливых фильмах. Я опасался, что мне не удастся отделаться так легко.

Пессимистические размышления прервал телефонный звонок Хилари. Когда я ответил, в ее голосе явно послышалось облегчение.

– В чем дело? – спросил я. – Ни в чем. Я только... – Она замялась.

– Что только?