Рисунки на песке

— Ну, вот так. Я снимал картину «Тринадцать» в песках, в труднейших условиях. Когда отсняли половину, я отстранил от роли и отправил в Москву известнейшего актера. Актер выпивал. И переснял материал… в песках. Актер был замечательный, не тебе чета… — Пауза. — Ты все понял?

— Все, Михаил Ильич.

— Ну и отлично. А теперь — мойся, брейся, и пойдем завтракать.

Пришли в кафе, заказали поесть: яичница, взбитые сливки.

— Что будешь пить?

— В каком смысле, Михаил Ильич?

— В прямом: сухое вино или коньяк?

Молчу.

— Принесите ему стакан сухого вина, — обратился Ромм к официанту. — И всю картину — только при мне, и то иногда.

…Рига, съемки натурных эпизодов. Ах, какое это было для меня славное время! Ни одной трудной игровой сцены, знай обнашивай красивые костюмы, сшитые легендарным московским портным Исааком Затиркой. А репетиции в номере Михаила Ильича! Именно там, в Риге, он прошел со мной всю роль. И потом, в Москве, репетировал уже только перед камерой. В павильоне Ромм полагался на мою актерскую неискушенность, первоощущение, не хотел меня натаскивать. Впоследствии, характеризуя меня для тарификации, он писал: «Михаил Козаков проявил в этой работе не только высокую одаренность и интуицию, но и отличные профессиональные качества. По существу, роль сделана Козаковым самостоятельно, при очень небольших режиссерских коррективах, не выходящих за пределы ничтожных оттенков…» Не скрою, лестно было читать такое о себе, пусть даже в характеристике для тарификации на двадцать рублей. Но, конечно же, рельсы, по которым я скользил, были старательно и терпеливо проложены Михаилом Ильичом…

Весь съемочный период я пребывал в отличном настроении. Эффектный сценарий, хорошая роль, замечательный режиссер — все три компонента, необходимые для актерского счастья. А партнеры какие! Комиссаров (мой студийный учитель), Плятт, Штраух…

Но совсем другое настроение было у Михаила Ильича. Роль Мадлен тревожила его. Он много работал с Элиной Быстрицкой, но дело не шло. Вероятно, актрисе еще просто не хватало жизненного опыта. Впоследствии она замечательно сыграла Аксинью в «Тихом Доне» у Сергея Аполлинариевича Герасимова и имела большой успех.

Сняли натуру, вернулись в Москву, обжили павильоны. Пошли игровые сцены, вернее, не пошли. Заболела Э. Быстрицкая, а у меня на веках обильно выскочили «ячмени». Съемки остановились. Мне позвонил тогдашний директор «Мосфильма» Иван Александрович Пырьев:

— Слушай, Козаков, когда ты сможешь сниматься? Каждый твой «ячмень» обходится «Мосфильму» в копеечку. Вот урожайный артист!

«Ячмени» мои вскоре прошли, а вот Быстрицкая на площадку не вернулась, ее заменила Евгения Николаевна Козырева. Ромм стал понемногу увлекаться картиной и наконец увлекся. До какой-то степени… Работал быстро, четко ставил задачи, «разводил» сцены. Он почти не повышал голоса. Никогда не «шаманил». Все, что он предлагал, было понятно и разумно. Ромма любили все. Он умел облегчить труд, сделать его приятным.

Бывало, возникали конфликты между звукооператором Станиславом Лещевым и Борисом Израилевичем Волчеком из-за того, где и как поставить «журавль» с микрофоном, чтобы тень от него не падала в кадр. Начинались долгие выяснения отношений. Ромм не вмешивался и, чтобы отвлечь актеров и сохранить их творческое самочувствие, отводил в сторону, усаживал вокруг себя и начинал рассказывать. Умение рассказывать было одним из самых выдающихся талантов Михаила Ильича. Именно тогда я услышал его знаменитые рассказы о Б. В. Щукине, Н. П. Охлопкове, о съемках «Пышки», о недоснятой им «Пиковой даме», о С. М. Эйзенштейне и еще тысячу разных сюжетов. Плятт, Козырева, Комиссаров, Штраух, не говоря уж обо мне, слушали, раскрыв рты. Потом приходил помреж и говорил:

— Михаил Ильич, можно снимать.

— Проблема микрофона решена? Ну и слава богу! Ну и слава Славе, ну и слава Боре.

И мы шли работать дальше. А рассказы эти всегда прибавляли кое-что к тому, что предстояло сделать в следующем кадре.