Рисунки на песке

Ефремов предложил новый экономический проект, с которым обратился в управление культуры. Из него следовало, что «Современник» готов трудиться в несколько раз интенсивнее, чем сейчас, в два раза увеличить количество спектаклей, актеры дают подписку, что не будут сниматься в кино, халтурить на радио, в концертах, а все силы отдадут только театру, — но тогда уж и труд их должен быть соответственно вознагражден. Театр предлагает, чтобы ему увеличили финансовый план, но после того, как этот план будет выполнен, просит «перевыполненные» деньги оставлять именно в театре, дабы распределять их среди актеров по «марочной системе». Актеры становятся, так сказать, «сосьетерами», держателями акций, как было, между прочим, и в старом, нет, еще не МХАТе, а в Художественно-общедоступном театре у Станиславского и Немировича-Данченко. Количество марок будут определять опять-таки «игра во мнения» и тайное голосование. Таким образом, «держатель акций» окажется истинно озабочен мастерством актеров, играющих с ним рядом, появится принцип материальной заинтересованности, способствующий развитию дела и подкрепляющий Устав, который без этого держался на эфемерной основе.

Предложение Олега Николаевича, единогласно поддержанное труппой, начальство восприняло как потрясение основ социалистической системы. Прозвучала фраза: «Венгрию развели!» (ничего страшнее Венгрии после венгерских событий 1956 года для чиновников не существовало), и экономический проект был, разумеется, тут же похоронен. Но его еще долго поминали Ефремову, когда хотели постращать. На плечи Олега ложился весь груз взаимоотношений с вышестоящими инстанциями. Какой-то большой чиновник из Министерства культуры ответил коротко и ясно, когда Ефремов обратился к нему по одному из жизненно важных вопросов:

— Что ты мне заладил: «коллектив, коллектив»… Кто там у тебя в коллективе? Несерьезно все это! Для меня есть один человек! Запомни: Олег Попов! Ой, извини! Олег Ефремов!..

Что и говорить, он был буфером между бескомпромиссным молодым коллективом и руководством министерства, которое не воспринимало всерьез «пацанов» и «девчат» из «Современника». Начальник отдела кадров пенял Олегу:

— Вообще одних евреев набрал: Кваша, Евстигнеев. Одна русская, да и та баба — Волчек.

Нелегко приходилось Ефремову, но на то он и был «фюлер», чтобы тащить этот воз…

Репертуар

Спектакль «Вечно живые» заканчивался серией вопросов: «Зачем я живу? Зачем живем мы все? Как мы живем? Как мы будем жить?»

Эти вопросы — вроде бы вполне абстрактные — звучали в 1956 году более чем конкретно. Если наше поколение спасено от фашизма ценой немыслимых жертв, если почти в каждой семье кто-то погиб, то теперь, когда наступило другое время, когда на XX съезде партии сказано про «ленинские нормы» и «ленинские принципы», как надо жить вообще и в искусстве, в частности?

В следующей работе «Современника» — «В поисках радости» главный герой, десятиклассник Олег рубил отцовской саблей, сохранившейся в доме со времен Гражданской войны, импортные торшеры и серванты, приобретенные женой старшего брата мещанкой Леночкой. Одним символом он пытался уничтожить другой символ. Бунт против мещанства заканчивался стихами:

Нет мне туда дороги,
Пути в эти заросли нет! —

которые Олег (его играл Олег Табаков) читал под занавес. Такой декларативный финал был вполне в духе «Современника». Как мы будем жить? Нет, не так, как хотят современные мещане! Мы не будем копить и обставляться, мы будем бунтовать!

Собственно, если вдуматься, из-за чего весь сыр-бор? И что это мы тогда так прицепились к ненавистным мещанам? Прошло чуть больше десяти лет с окончания войны, страна с неимоверным трудом восстанавливалась из руин, и если кто-то хотел и имел возможность купить себе новую мебель, то почему надо было бросаться на нее с саблей в руках? На самом деле речь шла вовсе не о мебели. Речь шла о жизненной позиции, которую следовало выбрать. Осудив культ личности Сталина, XX съезд партии расколол общество, воодушевив одних и насмерть перепугав других. Скрытое сопротивление сталинистов ощущалось повсеместно. И сабля героя Гражданской войны в руках Олега Табакова была символом чистоты революционных идеалов, так испоганенных за годы сталинского террора. То есть по-своему, по-нашему, по-тогдашнему понятая десталинизация была подспудным смыслом спектакля, да и пьесы, — Виктор Сергеевич Розов не зря стал благодатнейшим материалом для поисков Эфроса и Ефремова. Напомню: «Да, но кто Чехов?» — «Розов», — ответил мне когда-то Игорь Кваша, выражая общее мнение основателей.