Рисунок по памяти

— Знаешь, некоторые мусульманские мужчины посчитали бы меня редкостным скрягой, так что, никаких протестов, — Зейн взял украшение за цепочку, — Знаю, мне досталась очень необычная жена, которой больше по душе кисти и краски, чем обычные драгоценности, но, когда я увидел взгляд, который ты бросила на эту подвеску, то не смог удержаться, — он аккуратно надел ей кулон на шею, и невесомая застёжка цепочки легла на острые девичьи позвонки.

— А какой у меня был взгляд? — полюбопытствовала Хадижа, посмотрев на «кошку», занявшую свое место на её груди.

— Словно это — единственное, что тебе по-настоящему нужно, — ответил Зейн, — Я лишь надеюсь, что когда-нибудь ты посмотришь так и на меня, — склоняясь к ее ушку, прошептал он, заставив Хадижу резко выдохнуть и почувствовать пьянящую дрожь, окутавшую тело.

Мужчина отошел от нее. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы остановить пустившееся в бега сердце, Хадижа медленно пошла следом. Эти слова Зейна подняли в её душе волну, подобную штормовой. Ей было страшно поверить и понять, что мужчина действительно увлекся ей, а если и увлекся…что в этом такого? Слава о «проклятье фараона» шла, опережая его. Возможно, он просто хочет быть хорошим мужем для нее, как и обещал. Хадижа уже успела понять, что любовь в мусульманском мире стоит далеко не на первом месте, так что погружаться в мир тошнотворных ванильных сердечек здесь — дело опасное. Сначала она должна узнать Зейна, понять, что он за человек, чего он на самом деле хочет; влюбиться в красивую внешность, дорогой черный костюм и аромат сандала — так глупо, так по-детски, но именно это, к её стыду, с ней и происходило.

— Спасибо за прогулку, — поблагодарила Хадижа, как только они вошли во внутренний дворик особняка.

— Не благодари, — улыбнулся мужчина, — Мне приятно проводить с тобой время.

— И слушать моё восхищение арабским стилем архитектуры, — засмеялась она.

— Это очень интересно, — серьезно ответил Зейн, — Увидимся за ужином, и, если ты не придешь вовремя, мне придется снова нести тебя на руках.

— О, нет! — в притворном возмущении воскликнула девушка, — Я не опоздаю, обещаю.

За день до их отъезда в Фес вернулся Саид.

— Я привез то, что ты просила, — сказал он, когда слуга поставил на пол знакомую ей сумку.

Хадижа с любопытством склонилась над поклажей и расстегнула молнию. Среди вороха одежды виднелась и фотография матери, что стояла на ее туалетном столике, и шкатулка с драгоценностями, и на самом дне — энциклопедия мирового художественного искусства, из-за которой Ранья устроила тот скандал, что заставил Хадижу сбежать из дома; и, о, чудо, джинсы, единственные, перепачканные краской, любимые джинсы, которые ей удалось вымолить у отца в свой первый день проживания в Рио.

— Спасибо, — сияя от счастья, девушка подняла взгляд на отца.

— Только не забывай, чья ты дочь, — ответил Саид, сделав серьезный вид для пущей важности.

— Обещаю, буду вести себя достойно, — улыбнулась Хадижа, примерно представляя, какие ужасные фантазии роятся в голове отца, — И приеду погостить, как только появится первая возможность. Не волнуйся, отец, Зейн не даст ничему плохому со мной случится, — порывисто обняв мужчину, прошептала она.

Саид прижал дочь к себе, целуя её в макушку, и словил себя на мысли, что сейчас в нём сражаются два человека: любящий отец, готовый пожертвовать своими желаниями и интересами ради счастья дочери, и тот, кто готов удержать ее рядом с собой несмотря ни на что. Последнего мужчине удавалось сдерживать — годы разлуки и неизвестности, вина и осознание, что именно из-за его упрямства и обиды, ревности и жестокого запрета видеться Жади со своей дочерью, нередких попыток настроить Хадижу против матери, и произошла такая жуткая трагедия, такой кошмарный финал, остужали его пыл. Саид научился прислушиваться к другим, и к тем знакам, что посылала ему Судьба.

— Я знаю, принцесса. Просто я буду скучать по тебе, — отстранив от себя дочь, посмотрел ей в лицо Саид, — Пойдем, не будем заставлять остальных ждать.

Они спустились в гостиную, где уже собралась вся семья. Стол был уставлен различными блюдами, аппетитный запах пряностей смешивался с терпким ароматом кальянного табака. Обстановка в зале была необычайно легкой и миролюбивой, сейчас здесь не было места каким-либо обидам или волнениям; дядя Али стал вспоминать про маленькую Хадижу, про ее детские шалости, коих было не мало, про Самиру, что приезжала на каникулы в Фес, про то, как она впервые увидела верблюда, про Латифу и её давние увлечения, о которых, оказывается, не знала даже родная дочь.

— Мама, ты правда играла в футбол? — удивленно посмотрела на неё Самира, как только услышала об этом.

— Да, — улыбнулась женщина, — и была неплохим нападающим.

— Это точно, я видел однажды, как Латифа играет, — подтвердил Саид, вспомнив то недолгое время, что их считали наречёнными.

Самире всегда представлялась мама примерной мусульманской девушкой, которую с младенчества учили, как стать хорошей женой и матерью: штопать, вышивать, готовить, но бегать по полю за мячиком… невозможно.