Рисунок с уменьшением на тридцать лет

В день рождения Сережи мы просто отправились гулять вдвоем. Было начало декабря, морозно, почему-то на Москва-реке, в районе Котельнической высотки, уже плавали пласты и куски льда. Мы спустились по гранитной лестнице к воде, и я, в кокетливом раже, со словами «а что если мне уплыть на этой льдине», протянула ногу и уже поставила было ее на ненадежную субстанцию, но мой спутник сильно дернул меня за руку, а потом прочувствованно, по-отечески, по-родственному, по-любовному отругал за легкомыслие, за преступное непредвидение того, что могло бы случиться, если бы не его мгновенная реакция… и т. д.

Я так и не узнала, в каких выражениях рассказывал он нашим согруппникам о моей дурацкой, но вовсе не настолько значимой, чтобы о ней повествовать, выходке, только несколько человек на следующий день подошли ко мне со словами «ты что, с ума сошла?» – мы были еще дружными, заботливыми, наивными, не знающими жизни первокурсниками, и даже самый мелкий факт нашего бытия был чрезвычайно важен…

Это «событие» однако заметно сблизило меня и Сережу, и на следующий день мы долго сидели в моей комнате – делали задания, читали

конспекты, которые я вела прилежно, а он не очень, что-то ели-пили; потом ему пора было идти домой, я проводила его до двери, он вышел на лестничную площадку и вдруг таким же решительным жестом, каким спас от утопления в холодной реке, дернул меня за руку, вытащив на площадку, и… поцеловал в губы. Я поспешно попятилась в квартиру и закрыла дверь…

Далее, по-видимому, шла борьба разума и плоти. Ум говорил: «ты пала», плоти было интересно. Весь декабрь мы были утвержденной общественностью парой – вместе ходили по институтскому коридору, вместе после занятий выходили из института на набережную замерзшего канала, где находился наш институт, иногда расставались на несколько часов, чтобы позже встретиться для прогулки (а без расставаний ведь не было б встреч, ах ведь не было б встреч… Никогда-а), и целовались, целовались, целовались в темных уголках зимней, слабо освещенной старой (новая еще не появилась) Москвы – тогда не было принято целоваться у всех на виду.

Потом наступил Новый Год, мама с папой ушли, и вся группа дружно, без единого исключения, явилась ко мне в две небольшие комнаты коммуналки, накрыли стол. Быть может, для большинства – для меня определенно – это было первое празднование Нового Года, в котором не участвовали родители. Праздновали дружно, вдохновенно, с огромным интересом друг к другу, всех ко всем.

Когда веселье отшумело и все ушли, уже забрезжило снежное утро первого январского дня, каким оно и должно быть и каким всегда было в далекой юности, а Пушкинское «снег выпал только в январе» представлялось художественным вымыслом.

Так вот, когда все ушли, и я, смертельно уставшая, наплевав на грязную посуду и весь кавардак, оставшиеся после трех десятков гостей, направилась в постель, вдруг обнаружилось, что Сережа не ушел и обнимает-целует меня, полуспящую, распластанную на кровати прямо в нарядном платье и не способную ответить на его ласки. Как ни старался он своими прекрасными губами и настойчивыми руками разбудить мою чувственность, я не позволила прекрасному юноше заметить, что ему это удалось, потому что она, немного разбуженная, твердо стояла на том, что будет пока бодрствовать вдали от разбудившего. А когда Сережа принялся меня уверять, что мы (в случае чего) обязательно поженимся, я собрала последние силы и выпроводила его из квартиры.

Потом была сессия, и после одного из экзаменов, в единственные полдня отдыха перед очередной зубрежкой к следующему, Сережа повел меня к себе, чтобы представить маме (папы у него, как у многих моих сверстников, не было).

Я сидела чинной девочкой и не могла расслабиться за вкусным обедом и натянутым разговором. Думаю, что я действительно понравилась его маме, как об этом заявил Сережа, но мои ощущения, развивавшиеся до этого визита по восходящей, стали почему-то нисходить. Все чаще вспоминались годы пронзительного безответного чувства, сладость страданий, слова никогда и невстреча как символы моей уникальной судьбы, и воля как счастье неразделенной любви.

Потом были зимние каникулы, и на вечере в каком-то заводском клубе я, в синем костюме с плиссированной юбкой и брошью на груди из маленьких золотых колокольчиков, взялась приглашать на «белые танцы» чужих, приглянувшихся мне юношей, оставляя Сережу с сомкнутым ртом и непроницаемым выражением лица. И вдруг заметила, что с его юных щек еще не сошли подростковые прыщи, что ему не хватает роста, что вообще его образ несколько мелковат…

… Дальше я отправилась по жизни без него, и, признаться, никогда об этом не пожалела. Но почему-то иногда вспоминаю давние дни и мальчика, которому дала – по-видимому, без любви – первый невинный поцелуй. Может быть, потому, что это одно из немногих безгорестных воспоминаний…