Ритка

Чуть было не признался Королевой: «Золотце ты мое!» Ведь догадалась, почувствовала, что его тревожит. Опередила даже. А Серафима добавила задумчиво:

— Поплакали мы с ней сейчас.

— Дворникова плакала? — он не мог себе этого представить.

— Плакала, — подтвердила Серафима. — Бабку вспомнила. «Обижала я, говорит, — ее. На первую же получку подарок ей куплю. Успеть бы только. Старая она уже у меня». Я, признаться, вчера на собрании испугалась за нее. Вот как поставят ее сейчас, думаю, на одну доску с Богуславской, что делать будем?

Усмехнулся:

— Значит, не у одного меня кошки на душе скребли? Ну, что собрание? Как оно? Есть у нас все-таки актив, говорите?

Серафима улыбнулась своим мыслям:

— Вырастили, выходит. И не заметили. Видели одну Богуславскую.

Со слов Королевой, собрание прошло довольно бурно. Открыла его она, Серафима, сказала только: «Я думаю, девочки, нет необходимости вам объяснять, для чего мы сюда с вами собрались. Повестка дня вам известна…» Еще она предложила им избрать председателем собрания Лену Сидорову.

…За столом уже заняла свое место Нэля Иванова, комсорг, плотная, коренастая, с каштановой челкой, которая делала ее лицо еще более круглым. Не замечая никого вокруг, Нэля озабоченно просматривала какие-то бумаги.

Кто-то из девочек предложил в президиум Маргариту. Завуч невозмутимо заняла стул рядом с Ивановой. Еще выкрикнули фамилию Лукашевич. Серафима не сразу сообразила:

— А Татьяну зачем? О ней тоже надо бы поговорить.

— В секретари, — объяснили Королевой. — Почерк у Лукашевич хороший. Пусть пишет. Ничего!

Лукашевич молча, с несвойственной ей покладистостью, пристроилась у стола сбоку, приготовила тетрадь и ручку. Только в эту минуту, по словам Серафимы, глядя на притихшую Лукашевич, она поняла: бой грянет!

Лена Сидорова тоже вдруг разволновалась, начала не очень, внятно, перебирая в руках карандаш:

— Ну, девчонки, что говорить? Серафима Витальевна права. Вы все всё знаете… Это мы виноваты, что дошли до такого. Как пришла к нам Телуш… Богуславская, сразу и началось. А мы что? Кто струсил, поддался, а кто старался не связываться. Вот и докатились. Правильно Грачева дала ей отпор. Конечно, графины ломать не обязательно. Ну, подвернулся. А вообще, Грачева молодец, что не пошла на поводу. Если бы все сразу так?.. У меня все. Кто еще хочет сказать?

— Я! — из-за голов далеко высунулась чья-то ладошка, возмущенный голос произнес:

— Ой, ну что вы, девчонки! Дайте же пройти!

В углу возле прикрытого вышитой салфеткой телевизора началось какое-то перемещение, наконец вынырнула взъерошенная Зойка, поправила за ушами красные бантики.

— Вообще, от этой Богуславской у нас только зло. Вы и сами знаете. Разве неправда? Сколько можно с ней нянчиться? По-моему, так: исключить ее из училища и все. Пусть как хочет, так и живет. Раз она такая умная.

Богуславская пристроилась на кончике стула возле двери. Вероятно, пришла позже всех, и другого места не досталось. К собранию она, как всегда, приоделась. Такого дорогого платья из искусственной ткани с яркими цветами нет больше ни у кого в училище. Волосы распустила по плечам. Пышные, блестящие. Ей и такая прическа к лицу, и она это знает.

Воинственное заявление Зойки насмешило Богуславскую. Губы скривила презрительная усмешка, а глаза сузились.

После Зойки никто слова не попросил. Девчонки зашумели, переговариваясь между собой. Лена Сидорова постучала карандашом о стол. Поставить перед нею графин со стаканом никто не догадался. Вопросительно задержав взгляд на лицах учителей и мастера, поднялась Нэля.

— Конечно, Богуславская нам во многом навредила. Я согласна. Только раз уж мы сами виноваты, нам и выправлять положение. Нянчиться с ней нечего. И некогда. Конец учебного года. Но если она не дурочка, она сама должна понять, как ей невыгодно сейчас уходить из училища.

— Выражения они, конечно, не очень выбирали, — вставила в свои рассказ Королева. — Даже Нэля… Вообще, человек она неплохой, и все же, по-моему, нам надо другого комсорга. Тем более, что Нэля нынче уходит.

Кто-то из девочек, Серафима не успела заметить — кто, возразил Нэле с места:

— Сами допустили!.. Сколько мы говорили, жаловались? Почему ты, Иванова, не принимала мер? Где был комитет? Боялись вы ее, Богуславскую, ага! Знали: скажет Альме!

Дворникова пристроилась на подоконнике. В своем неизменном тренировочном костюме. Почти закрыла спиной окно. Сидела безучастная к тому, что происходило вокруг. Услышав свою фамилию, вскинула взгляд, на хмуром грубоватом лице не дрогнул ни один мускул. Бросила вниз со своей высоты:

— Говорила, да. А мне думать надо было. Своя ведь голова есть. А вот не думала. — Помолчала, разглядывая тяжеловатые кисти рук, сложенных на коленях. — Не думала. Злость свою вымещала. И потом, знала: отпора не дадут.

Зал стих. Было в голосе Дворниковой что-то такое, что лица у всех посерьезнели. Смотрели на нее большими глазами. А она уронила глухо:

— Вместе с Элеонорой мне и ответ держать. Только… закончить мне надо. Вы же знаете: идти мне некуда.