Ритка

Это была Дворникова. Скорчившись на ящике в закутке возле забора, уткнулась лицом в ватный рукав телогрейки так, что видна только темно-русая макушка.

Подойти? Как Дворникова отнесется к этому?

Побрела дальше. И только тогда вспомнила, что собиралась после обеда поработать в библиотеке. Туда тянуло главным образом из-за Майи. Уловить подходящий момент и попросить извинения, что нахамила тогда… А может, еще больше для того, чтобы просто поговорить? Учительница не отделывается односложными ответами, разговаривает, можно сказать, на равных. Во всяком случае, не чувствуешь, что она снисходит до тебя. И человек она интересный, так знает литературу!

Ладно уж, в другой раз! Теперь не хотелось видеть даже Майю.

Завуч думает, что она боится работы, ленится. Хм! Взять хотя бы учебу. Тоже ведь работа, а до Андрея у нее не было ни одной „тройки“. Еще сколько всяких общественных поручений везла! Маргарита просто не знает.

Так же, как не знает она, почему плачет Дворникова. Все же надо было подойти! Решительно, не позволяя себе раздумать, свернула к груде ящиков. Там никого не было. Повернула было обратно и тут в полумраке на притоптанной земле в глаза бросился прямоугольник конверта. Письмо на имя Альмы сюда, в ПТУ. Видимо, получено уже давно, края конверта истерлись, письмо не держится в нем, выпало сразу же. Наклонилась поднять его и невольно прочитала четко выведенную строчку: „забудь, что у тебя есть мать“.

Взяла письмо в руки. Такая бумага бывает обычно в канцеляриях, на машинках на такой печатают, нелинованная, плотная. И все-таки на сгибах уже потерлась. Письмо, видимо, читано-перечитано. Развернула его уже без колебаний. Почерк крупный, размашистый.

„Здравствуй, Галина! Ты просишь писать тебе и просишь посылку. Ты не жди. Ничего я тебе посылать нс буду, не заслужила. И вообще, забудь, что у тебя есть мать. Довольно того позора, что я натерпелась из-за тебя. Ты ведь знаешь, у меня теперь семья, и не мешай мне жить… А если тебе что нужно, напиши бабушке. Она получает приличную пенсию и отправит…“

Наклонив голову, чтобы не обрушить ящики, пролезла в закуток и опустилась на то место, где сидела Дворникова. Еще раз перечитала письмо. „Здравствуй, Галина!..“ Значит, Дворникову зовут Галиной? Галя… Знает ли об этом кто-нибудь здесь, в училище? Кажется, даже Майя называет ее по фамилии. И про письмо, наверное, никто не знает. Когда оно написано? Вот, 12 октября. Еще осенью. Полгода назад. Альма перечитывает его до сих пор и плачет… А все считают, что она бесчувственная. И она, Ритка, так считала. Еще бы! Подручная Телушечки… Что с ним делать, с этим письмом? Отдать завучу? Или лучше Майе?..

Дворникова не говорит о нем никому. Почему?

Думала про письмо весь вечер. Какое страшное письмо! Риткина мать такого никогда не напишет. Даром, что мучается с отцом и Димкой. Чего уж такого могла натворить Альма, что у матери поднялась рука написать ей так?

Оставалось с полчаса до отбоя. Скоро кое-кто из девчонок отправится в душевую. Она тут, на первом этаже, неподалеку от медпункта. Может, пройдет и Дворникова? Позвать ее и отдать письмо?

Погасила в изоляторе свет и чуть приоткрыла дверь, теперь можно будет заметить каждого, кто спустится с лестницы. Но Дворникова так и не появилась. И вообще, все застряли в комнате отдыха у телевизора, там показывали многосерийный польский фильм про танкистов и собаку.

Письмо мучило, не давало покоя, даже спала плохо. Все думала, как отдать его Дворниковой. А получилось все просто. Приняв утром уколы, заторопилась в библиотеку, надеясь застать там Майю, а Дворникова идет навстречу. Прибегала зачем-то с уроков. Рослая, широковатая, лицо, как всегда, насуплено.

Бросила на нее взгляд, другой. Чтобы назвать ее по имени, пришлось сделать над собой усилие.

— Галя… Галя, я вчера письмо подобрала. Случайно. Ходила гулять, а оно валяется… На конверте твоя фамилия.

Дворникова остановилась, еще больше нахмурилась, видимо, не поняла сначала, о чем она? Но увидев конверт, выхватила его, сунула куда-то за воротник кофточки и только тогда буркнула:

— Спасибо, — направилась было дальше, но обернулась круто, угол большого рта скосила усмешка. — Ты, конечно, не прочитала письмо? Ты у нас благородная.

Не нашлась, что ей ответить, опустила голову, чтобы не встретиться взглядом, а Дворникова объяснила вдруг, явно стараясь скрыть, горечь усмешкой:

— От моей родной мамочки это письмо. Родила она меня, как говорится, в девках и бросила на бабку. Не до меня ей было… А теперь вот обижается, что я плохая выросла, опозорила ее. Она, видишь ли, теперь мужа заимела, ребеночек у них. Законный. Она теперь честная, моя мамочка.

Были одни в эту минуту в коридоре, солнце выстлало его во всю длину через равные промежутки светлыми квадратами.

Дворникова так же внезапно умолкла, как и начала, кивнула устало:

— Пошла я. Уроки же.

Вечером, воспользовавшись свободной минутой после ужина, Зойка опять перебралась к ней в изолятор. Свет включать не стали, пристроились у окна. В лунном свете лицо Зойки похорошело, глаза стали огромными и блестели.