Ритка

— Сколько у нас таких?.. Но не даром говорится: «Паршивая овца все стадо портит». Я вот думаю: поправится Грачева, надо провести собрание. Только… добьемся ли мы чего этим собранием? Сумеем ли? Пока Богуславская притихла, но, боюсь, совсем не потому, что я сделал ей внушение. Пожалуй, ее больше озадачил отпор, который ей дала Грачева. А если бы такой отпор она получила от других? От многих? Беда в том, что ей удалось всех запугать. И в том, что у нас нет актива. Из девочек. Нам, по сути, не па кого опереться. И мы будем постоянно, во всем ощущать это наше упущение. И где наш комитет комсомола?

— А, комитет! — разочарованно махнула Маргарита рукой. — Он у нас только на бумаге существует. Потому и проку от него никакого. Актив — это да!.. И знаете, кого бы я поставила во главе его? Грачеву, да. Как пи странно может показаться. Человек попал к нам через детскую комнату милиции… в середине учебного года… Вот только не захочет она. Ушла в себя, замкнулась.

— Слишком уж много на нее свалилось! Да еще мы проглядели с этой Богуславской…

Завуч снова кивнула, от озабоченности ее бледное лицо, казалось, поблекло еще больше.

— Я, признаться, боюсь: а не замышляет ли Богуславская против Грачевой что еще? С нее может статься. Зря мы все-таки, наверное, не пойти навстречу ее матери, не отдали ее. Оставили себе на беду.

С удивлением вгляделся учительнице в лицо.

— Отдать Элеонору матери? Да вы что, Маргарита Павловна?! Отдать Богуславскую матери — значит поставить на ней крест. Неужели мы так-таки сразу и сдадимся?

— Я бьюсь с нею второй год, — напомнила завуч.

— Вот именно: вы и остальные учителя, мастера. В этом и весь просчет. Когда за Богуславскую возьмутся сами девочки…

— Если бы они этого захотели! — вздохнула Маргарита. Кажется, она не обиделась на него за прямоту.

Добавил мягко:

— В этом и состоит наша задача.

До автобусной остановки дошли вместе. Ей нужно было в другую сторону. Усадил в автобус сначала ее, потом сел в свой. Перед глазами долго еще стояло усталое бледное лицо завуча. Выматывается она. Ведь и дома все на ней. И почему умным женщинам так не везет в личной жизни? Казалось бы, все должно быть наоборот. Рядом с такой легко: все поймет, вовремя поправит, поможет.

И тем не менее… Вот ведь и на работе: тянет человек — и взваливаешь на него больше… В училище по сути все держится на этих трех женщинах. Не слишком ли много он на них взвалил? А если бы еще трех таких? Начальник профтехобразования каждый раз выговаривает укоризненно:

— Чудак ты человек, Алексей Иванович! Ну, где я тебе возьму людей? Да еще в середине учебного года! Никаких, даже завалящих нету, не то что…

Пришлось отправиться к Решетникову.

С Павлом были знакомы еще со студенческих сессий в университете. Решетников воевал, правда, совсем в других местах, на Третьем Белорусском у Черняховского, но все равно был своим братом-фронтовиком. После окончания учебы преподавал в школе историю, затем стал директором одной из школ. Вскоре его повысили, поставили заведовать отделом народного образования. А теперь он возглавлял учебную работу области.

Последний раз виделись на каком-то совещании. Надумал пойти к Решетникову не сразу. Все мешало что-то. Но после разговора с Маргаритой заставил себя. Причем тут самолюбие? Не для себя же он собирается просить в конце концов!

Кажется, он попал к Решетникову не вовремя, не в добрый час. Резко, даже грубо Павел распекал директора одной из городских школ за случившееся там ЧП. Получилось неловко еще и потому, что Копнину он разрешил войти в кабинет, бросив коротко:

— Ты посиди. Я сейчас… кончу вот с товарищем.

Директор, рослый, начинающий грузнеть человек, слушал его молча.

— Ты что, понимаешь, распустил их? — Решетников даже кулаком стучал, не сильно, правда, чтобы не сломать на столе дорогое стекло. — Я за тебя буду работать? Ну, ладно, ступай да смотри там!

Директор поднялся со своего места, не произнеся ни слова. Копнин заметил: он старается не смотреть в сторону его, Алексея Ивановича. Кажется, директору было неловко за Решетникова. Только по крупным каплям пота у седых висков можно было догадаться, в каком состоянии он находится. Взяв с пола у двери свой портфель из светлой кожи, директор так же молча вышел из кабинета.

— Ишь, — заметил ему вслед Решетников. — Он еще и оскорбился!

Ему бы, Копнину, промолчать или поддакнуть начальству, как-никак с просьбой пришел, а он ляпнул:

— И я бы оскорбился. Что он тебе, мальчик?

Он понимал, что своей откровенностью может навредить себе и все же не смог удержаться. Пересел в кресло, которое только что занимал директор, потянулся к пепельнице.

— Сидите вы тут… Ты-то сам был учителем, директорствовал… Какую ахинею вы тут несете? Хотя бы это указание о патрулировании улиц! Наша соседка, учительница, идет вечером патрулировать, а своих детишек подбрасывает нам. Они тоже школьники и за ними по вечерам нужен глаз да глаз… Почему бы не поручить это патрулирование заводским парням?