Риторика в тени пирамид

Что же произошло? Что толкнуло египтян и египетских греков к Христу, Пифагору и Платону? Что заставило их тонко чувствовать и красиво изъяснять свои мысли?

Ответ, казалось бы, ясен — кризис рабовладения. В условиях кризиса обостряются чувства, а разум усиленно ищет выхода. Но вот в чем сложность: беды, обрушивавшиеся на Рим, для Египта вовсе не были столь ужасны.

И первая из этих бед — крушение республики в Риме. По единодушному мнению историков, с установлением монархии дух римлян пришел в упадок. Подданные сменили граждан, слабость и слезливость — суровую простоту.

«Длинный ряд угнетений ослабил в народе дух предприимчивости и истощил его силы», — писал в конце XVIII в. крупнейший историк-просветитель Э. Гиббон^{3}«Честь и добродетель были принципами республики; честолюбивые граждане старались заслужить торжественные почести триумфа, а рвение римских юношей воспламенялось от деятельного соревнования всякий раз, как они обращали взоры на изображения своих предков»^{4} Единодержавие, крушение свободы ввергли этот доблестный народ в ничтожество. «Дух законов» и «Рассуждение о причинах величия и упадка римлян» Ш. Монтескье, другого великого просветителя, рисуют схожую картину. Последующие поколения историков насытили ее новыми красками. Упадок греческого города-государства (полиса) также сопрягается с кризисом гражданских чувств. Правда, чаще ослабление гражданского духа выступает причиной, а не следствием крушения свобод.

Но так можно ставить проблему лишь для Афин или города Рима. Афины утратили независимость, в Риме империя сменила республику, свободные граждане постепенно превратились в подданных. Что же касается Египта или Сирии, то здесь подданный не имел свободных предков. И Александрия, и Антиохия основаны царями, не мыслили себя вне монархии и не знали иной судьбы. Да и сама Александрия была каплей в людском море египетском, лишенном гражданства.

Еще одна традиционная концепция — упадок гражданских чувств и античной «ментальности» в ходе разорения свободного крестьянства. Крестьянство считается основой гражданской общины — Рима, Афин, Фив. Его хроническое разорение — от Гракхов до Константина Великого — знаменует конец античных доблестей, рождение нового униженного человека, обратившегося к Христу.

Египетское крестьянство, как мы пытались доказать в другом месте^{5}, также разорялось еще с I в. н. э. Земледельцы уходили в города, превращался в пустыню богатейший Фаюмский оазис. Наконец, в IV–V вв. различные формы зависимости (колонат и т. п.) не миновали долину Нила. Но египетский крестьянин никогда не был свободным в полном смысле этого слова. Царские земледельцы птолемеевской эпохи и государственные земледельцы римского времени представляли собой безусловный объект эксплуатации. Подозревать у них падение античного духа не приходится. Между тем огромный сдвиг массового сознания в первые века нашей эры здесь очевиден.

Не будем искать готовых ответов. Исследуем сначала новую духовность масс и лишь потом поищем ее истоки и причины. На этом пути нас ждет проблема метода.

Как изучать духовность? Проще всего, казалось бы, начинать с идей. Идеи Аристотеля отличаются от идей Платона, идеи Зенона — от идей Аристотеля. Подсчитаем разницу между идеями — и вот готовая схема развития.

Поступать так с массовым сознанием решительно невозможно. Сознание одной эпохи может объединять стоиков с платониками, пифагорейцев — с перипатетиками. Их философские системы различны, но интонация, но стиль мышления, но отношение к жизни часто совпадают. Поэтому от изучения идей, философских концепций историки переходят к изучению слов, понятий, общих для эпохи, класса, социального слоя. Универсальным методом изучения массового сознания признан «семантический анализ, подразумевающий раскрытие изменений в содержании понятий и терминов. Его иногда называют контент-анализом»^{6}.

Историки находят в тексте ключевые слова, отражающие характер духовности, прослеживают перемену их значений. Если связный текст древнего автора передает его личную концепцию, то слова отражают «фон», общий для эпохи — то, что объединяет Платона с афинскими торговцами.

В последние годы семантический анализ вызвал своеобразную реакцию. Указывают на его субъективность: увлекаясь терминами, историки упускают общую картину. Деревья как бы заслоняют лес. Г Ллойд-Джонс приводит следующий пример: изучив слово «агатос» (добрый), ученые провозгласили разность понимания добра у греков и современных людей. При этом они не заметили термина «дикайос» (справедливый). В отличие от «агатос» он несет этическую нагрузку и выражает идею добра, близкую к нашей. Поэтому Г. Ллойд-Джонс призывает изучать не слова, а моральные концепции и моральную практику^{7}. К. Д. Доувер делает схожий вывод: следует формулировать вопросы из собственного морального опыта, а не прослеживать греческую терминологию и классификацию добродетелей^{8}.