Риторика в тени пирамид

Далее читаем: «Я понял, что ты собираешься любить меня. В то время как мать моя в опасности, я нашел, что, хотя ей за 100 лет, ты намерен безжалостно выбросить ее за дверь». Зоил «понял», что Диоген собирается его любить, из письма Диогена. Там же, скорее всего, содержалось слово «любить» (ψιλοστοργετν), входившее в состав ряда эпистолярных формул^{424}. Изъяснения в любви к корреспонденту — принципиальный момент писем II–IV вв. От постоянного употребления смысл этих фраз, вероятно, стерся. Зоил оживляет его, высвобождает от стереотипного восприятия. В результате видна ложность и бессмысленность клише.

Пародийное обыгрывание эпистолярной риторики мы находим в письме капризного сына к отцу. «Ты хорошо сделал, не взяв меня с собой в город. Если ты не желаешь брать меня с» собой в Александрию, я не напишу тебе письма, не буду с тобой разговаривать и не пожелаю тебе здоровья. Если ты не поедешь в Александрию, я не приму твоей руки и вообще не буду приветствовать тебя. Если ты не желаешь брать меня, произойдет это. И мать моя сказала Архелаю: «Он (отец. — А. К.) возмутил меня, возьми его (сына. — А. К.)». Итак, ты поступил хорошо. Пришли мне великие дары — стручки. Ты обманул нас здесь 12-го числа, когда отплыл. Впрочем, пришли мне, прошу тебя. Если же не пришлешь, я не буду ни пить, ни есть»^{425}.

Все письмо — сплошная ирония. Но сын иронизирует не столько над отцом, сколько над собой и над своим «горем» и «возмущением». При этом употребляется уже знакомый нам прием снижения. Сын требует «великих даров», которыми оказываются стручки. Он обещает «ни есть и не пить» — фраза, которую многие писали всерьез. Так Алина настолько беспокоится о своем муже, стратеге Аполлонии, что не может «ни есть, ни пить с удовольствием, ночи же проводит без сна»^{426}. «Всякий раз, как вспоминаю о вас, я не ем, не пью, а плачу»^{427}, — пишет воин Аполлинарий матери. Муж, стосковавшийся по жене, погружен в скорбь, «ночью рыдая, днем же печалясь»^{428}. Ирония делает смешным сентиментализм писем, столь характерный для II–IV вв. В том же письме капризного сына возвышенное негодование снижает эпистолярный ритуал: посылку письма, приветствие, пожелание здоровья — все, чего сын угрожает лишить отца.

Негодование Аполлония, автора другого письма, вполне серьезно: «Ты пишешь мне, что я разрушаю тебя (т. е. твое имущество. — А. К.) в твое отсутствие, и это еще хуже, чем первое (первый упрек. — А. К·). Если ты хочешь знать мое мнение теперь, ты не должен считаться человеком… Если это то, что ты хотел, чтобы я тебе написал, пишу тебе. Ибо ты, вероятно, не читаешь того, что я тебе пишу… Чтобы не казалось, что я много пишу, молюсь о твоем здоровье»^{429}.

Последние фразы — одновременно ирония и пародия, пародия на эпистолярную риторику вообще и на письмо адресата в частности. Адресат просил Аполлония о письме— обычная для писем II–IV вв. просьба. Аполлоний отвечает, но не так, как принято. Письмо Аполлония завершается обычным пожеланием здоровья (еще одно клише!), но в свете предыдущей фразы («чтобы не казалось, что я много пишу») это пожелание несерьезно.

Сарапаммон иронизирует над Пиператом и одновременно угрожает ему (Пиперат задолжал арендную плату за семь лет): «Ты, вероятно, знаешь, о чем я тебе написал. И если остаешься в своем неразумии, то со-радуюсь тебе. Если же раскаешься, то знаешь, о чем речь…»^{430}. Аналогичная конструкция (но без всякой иронии) есть у апостола Павла: «Но если я и соделываюсь жертвой за жертву… то радуюсь и сорадуюсь всем вам»^{431}. Вспомним, что в поздравительных письмах, как учит письмовник Прокла (Либания), надлежит сорадоваться друзьям^{432}, что и делают авторы посланий^{433}. Вновь перед нами пародия на эпистолярный штамп.

Не менее показательно письмо Аврелия Демареуса жене Аврелии Арсиное. По мнению Дж. Тибилетти^{434}, заключительная фраза письма содержит иронию: «Весьма Вас благодарю за то, что, в то время как я часто писал Вам, Вы совсем не писали мне и не вспоминали моих слов относительно сохранности нашего дома, о чем я постоянно и в письмах и лично указывал»^{435}. Данная фраза действительно иронична, но не пародийна. Начало же письма — явная пародия: «Я считаю излишним писать тебе на этот раз относительно наших дел и трудов, даже если часто и тороплюсь писать тебе об этом во многих письмах и не менее часто указываю лично. Ведь ты сама, будучи матерью нашего ребенка, более меня желаешь, чтобы делами занимались, чтобы забота о них происходила при неусыпном надзоре. Относительно же заботы о себе самой думай прежде всего, ведь часто я писал тебе, чтобы ты не жалела на это ничего из нашего имущества» (стк. 12–16).