Ритуал

Мир, казалось, состоял из плотной непроницаемой мглы, лишь небольшой серый огонек с трудом разгонял тьму. С трудом подняв свое разом потяжелевшее тело, Гарвель обнаружил, что все еще теряет энергию, причем гораздо быстрее, чем это было в адской бездне, которую Гаал именовал изнанкой. Приподнявшись на метр над землей, он вперил все еще мутный после перемещения взгляд на далекий слабый огонек, что едва-едва разгонял мрак. Наконец в голове прояснилось достаточно, чтобы понять, что мир вовсе не состоит из мрака, просто он смотрит на мир глазами демона, причем довольно слабого. Впрочем, если Гаал был прав в том, что этот чудесный серый огонек — человек, то, судя по цвету, ему очень грустно, почти что тоскливо.

Блеклый шарик словно бы сотканный из предрассветного тумана плыл в сторону небольшого костерка, над которым усталый мужчина механически помешивал кипящую в котелке похлебку. Проходя сквозь деревья, косматый шарик упорно двигался к цели, не обращая внимания на хвойные деревья, подсвеченные закатным солнцем. Весь мир, казалось, дышал умиротворенностью и спокойствием, тихонько чирикали вечерние пташки. Впрочем, демонолог их не слышал и не видел. Да если бы и видел, то не оценил бы, куда больше его занимал человек, ярко сиябщий на фоне окружающей мглы. Зависнув в метре над ним, Гарвель задумался над тем, как ему выжать из него побольше. Мужчина продолжал спокойно сидеть у костра, не замечая, что твориться у него над головой. Наконец, выждав положенное время, он снял с похлебки пробу, руки его порылись в карманах, он выудил оттуда небольшой мешочек, сыпанул соли и вновь помешал варево. Еще немного подождав, он вновь поднес ложку ко рту. Отхлебнул, похлебка была великолепна, нет, она была просто божественной, не обращая внимания на обожженный рот, он принялся хлебать ее прямо из котелка. А довольный своей работой Гарвель, с удовольствием поглощал щедро льющуюся дармовую энергию. Наконец, набрав достаточно, он усилил свое зрение, тело его, попутно, начало сгущаться, обретая форму. Тьма, прежде такая монолитная и непроницаемая, осветилась тысячами огоньков всех цветов радуги. Мир обрел цвета, но по-прежнему выглядел незнакомо, чуждо. Наконец, похлебка закончилась, и сытый человек разлегся у костра, поглаживая наеденный живот, немного распустил пояс, чтоб не давил. Щедро источаемое им удовольствие начало затухать. Ощутив, что поток энергии слабеет, демонолог, путем нехитрых манипуляций, вновь включил болевые ощущения. Мужчину скрутило, отболи в обожженном кипящей похлебкой пищеводе. И мир для Гарвеля окрасился в розовый цвет боли и страдания.

Наконец, собранной энергии стало достаточно, для того чтобы поддержать себя в течениенескольких часов.

— В какую сторону Гессиан? — Прозвучал в голове бедолаги тихий чуть хрипловатый голос демонолога. А неподалеку почудился худой мужчина, впрочем, от выступивших от боли слез мир размывался, рассмотреть хоть что-то было весьма проблематично. Да и если у тебя обожжен весь рот и глотка, то изучение окружающего мира отходит на второй план, если не на третий. Гарвель повторил вопрос. Начавший оправляться от боли мужчина махнул рукой в сторону дороги, указывая направление. Не увидев в жертве и тени лжи, Гарвель метнулся смазанной тенью в указанную сторону. Времени оставалось все меньше, а обдумать и сделать нужно было еще очень многое.

Лететь в расцвеченной огоньками тьме оказалось довольно необычно, хотя временами и мелькали небольшие просветы, как правило, покинутое людское жилье еще хранилопамять об ушедших хозяевах, тени их радостей и горя, серость будней. Время от времени попадались небольшие торговые караваны, гонцы и прочая живность, что ширяет по дорогам любого государства. В этих тусклых огоньках порой можно было рассмотреть смутные образы окружающей обстановки, тусклые костерки, стройные тени деревьев, но не более. Наконец на горизонте начало разгораться тяжелое серое пламя, которое Гарвель сначала принял за солнце, но с каждой минутой оно все приближалось, пока усталый взгляд не наткнулся на ярко освещенную этим мертвенным светом крепостную стену. Что же происходит в городе, если он до краев наполнен отчаянием и болью? Даже храм Единого, казалось, перестал излучать тот яростный слепящий свет, что так мешал Хаагу, а сейчас и ему.

Крепостная стена осталась позади, потянулись бесконечные кривые улочки, захламленные, грязные. Внезапно освещение сменилось с серо-стального цвета отчаяния на красноватый цвет боли, по мере движения красный оттенок вытеснял все остальные, на миг у Гарвеля блеснула безумная мысль, что он опять в преисподней. Переулок вывел его на площадь, в багровых сумерках Демонолог рассмотрел кучу пепла, человеческая боль впиталась, казалось в саму сущность вымощенной камнем мостовой.