Рюрик. Полёт сокола

– А прав был малец, там не только лодьи, но и драккары со шнеккарами идут, – замечают опытные в морском деле приладожцы.

– А на парусах у них заместо ворона ободритский сокол, – уточняют другие.

– Так не токмо на парусах, глядите, вместо морд вепрей и драконов соколиные и конские головы! Чудно́!

– Погодите, братцы, да это никак наш новый князь Рарог, внук умершего Гостомысла со своей дружиной пожаловал, гляди, какая сила воинов, да все, почитай, в броне, в кожаных доспехах мало кто.

– Сотни полторы лодий-то будет, а, может, и больше! – на глаз определил опытный муж из мореходов.

– Ну, держитесь теперь, нурманские гости-разбойники, не побалуете супротив такой мощи! – восторгались третьи.

– Не только нурманские, а и нашим, что меж собою усобицу чинят, хвост-то поприкрутит новый князь, рекут, на меч он скор, и слово держит! – воскликнул ещё кто-то.

– Гляди, глади, никак, к нам заворачивают, отчего ж не прямо в Ладогу?!

* * *

Лодьи и драккары меж тем становились к пристани. Те же, кому не было места, осторожно подходили к берегу, и воины, спрыгнув на мелководье, сноровисто вытаскивали суда на берег.

Кузнец Кряж с удивлением глядел на крепкого высокого беловолосого воина в добротной броне, который отдавал краткие приказания другим воинам. Вот он повернулся и взглянул на кузнеца своими зеленоватыми очами, лик его озарила знакомая улыбка.

– Ах ты, зелена медь! Братцы, так это же наш Солома! – громко воскликнул удивлённый кузнец, подходя к своему бывшему подмастерью. – Ольг! Да ты как воевода, прямо! – не скрывал восхищения словоохотливый повелитель железа.

– Дядька Кряж, – радостно приветствовал его кельт, – так я и в самом деле воевода, – немного смутился он и обнял земляка. – Только нынче не один я возвернулся в Приладожье, – с радостным облегчением, как показалось кузнецу, молвил кельт. – Гляди, кто со мной приехал, вон они сейчас сходят с княжеской лодьи, – указал Ольг десницей на насаду с алым парусом, что стояла у пристани.

– Так это ж… – Кряж осёкся на полуслове, – неужто, Шульга? – первым узнал прихрамывающего земляка кузнец, – тот самый Шульга, с которым вы вместе на том проклятом драккаре с медвежьей головой ушли, а с ним, кажется, Окунь и…

– И Бобрец! – радостно подсказал Ольг.

– Так-так, неужто, живы, зелена медь?! Вот матери-то обрадуются!

– Живы, дядька Кряж, вот они все трое сюда идут и тебе обо всём поведают. А мне бежать пора!

– Не прогадал ты, выходит, что не пошёл по кузнечному делу, – с сожалением закончил короткий разговор кузнец, видя, что к Ольгу подходит высокий и стройный молодой воин в отлично сработанной броне, и понимая, что воеводе сейчас не до разговоров и воспоминаний.

– Ольг! Как думаешь, пройдут все драккары и насады через Волховские пороги? Хотелось бы всей морской дружиной к Нов-граду подойти! – спросил Рарог.

– При таком числе воинов на руках лодьи перенесём! – весело ответил воевода. Потом добавил: – Княже, пойдём, я матери покажусь, заодно пообедаем, может, Ружена поспит малость, отдохнёт, намаялась от качки с непривычки…

Рарог вначале даже чуток вперёд подался, будто сразу хотел следовать за воеводой, но потом задумался, оглянулся на Ружену, что прогуливалась по берегу с верным Вольфгангом и рыжеволосой дочкой годков двух.

– Знаешь, брат, лишние хлопоты матери твоей, давай в следующий раз, – он с тоской глянул на отдалённые домишки, словно силясь разглядеть подножье холма, поросшего сосняком, где стоял тот самый дом, где живёт зеленоглазая непокорная «Камышовая кошка». – Тут уже до Ладоги рукой подать, – молвил Рарог, – там отдохнём и тебя с двумя лодьями подождём. Заодно узнаю у ладожского воеводы, как там наши свеи, не балуют ли… А матери и всем домашним, – он выразительно глянул на Ольга, – от нас с Трувором поклон сердечный, скажи, что угощение её до сих пор помним, нигде такого не пробовали, давай, брат! – и Рарог пошёл отдавать приказ каравану сниматься с якорей.

– Сыне мой, вернулся! – шептала мать, обнимая Ольга. – А я уж не знала, что и думать, лодьи-то с пленниками, коих вы освободили, ещё прошлым летом пришли, а тебя нет, сказывали, к Рарогу опять нанялся, а когда ждать – неведомо, – причитала она сквозь непокорные слёзы, что текли и текли из очей. – А я, вишь, без отца-то не справляюсь совсем, рук не хватает. С племянницей Златкой живём, и соседка Милена одна осталась, Глобы, храни их Свентовид, всей семьёй помогают. Ворочайся домой, сынок, тяжко мне. Женился бы, да невестку в дом привёл, вот была бы радость! – частила Русава.

– Не знаю, мамо, – взял её за руку Ольг, – пусто у меня на душе. А где Ефанда? Я вам гостинцев привёз.

– Ох, Ольгушка, Ефанда-то наша… – взмахнула руками Русава.

– Что с ней? – вскинулся Ольг.

– Да нет, с ней всё ладно, жива-здорова, только не живёт она дома… Отшельницей стала, в лесу обретается, на нашей старой заимке. Молвит, что коль у человека жизнь отняла, ну, у насильника того, нурмана, теперь перед матерью Бригит вину свою загладить должна верной ей службой…

– Что ж она там делает?