Рюрик. Полёт сокола

– Кто свару начал, не ведаю, а за сожжённые веси да за возведение заборы на Выбутовских порогах, что торговле помеха, чудь должна ответить, потому я и возглавил люд возмущённый, – не отводя взгляда, смело отвечал кривич.

– А тебе разве не ведомо, что сие должен суд княжеский решать, а не слепая вражда, от которой один вред и кровь?

– Так ведь князь Гостомысл помер, а про то, что ты принял присягу на стол Новгородский, мы не ведали, – ответствовал Борислав, и в очах его на миг блеснули лукавые искорки. – Хитрит кривич, знал, – отметил Рарог, – как и то, что зачинщики уже мертвы и ничего никому не скажут, тут воевода Верба прав.

– Теперь ведаешь, как и слово моё, посланцами тебе речённое, а посему чтоб к полудню всё оружие лежало вон там, на поле, иначе примете смерть! – жёстко молвил Новгородский князь.

– А ты, княже, смертью-то нас не стращай, не боимся её, потому что мы, кравенцы, потомки Славуни и Даждьбога, родивших нас через небесную краву Земун, а значит, нет нам владетелей на земле, – гордо ответил верховода кравенцев-кривичей и, повернувшись, пошёл к своим воям.

Посланные к чуди воины тоже вернулись не сами, а в сопровождении старейшин, одетых в белые льняные рубахи, тёмные шерстяные безрукавки и порты, обвязанные понизу кожаными ремешками, на ногах – у кого кожаные постолы, у кого лапти.

– Ты, што ли, кнезь Рарок путешь? – спросил небольшого роста круглолицый старик с большой залысиной, обращаясь к Сънеусу, явно не впечатлённый его молодым видом.

– Нет, я Сънеус, младший из братьев, – ответил рарожич, стараясь не показать волнения. – Князь сейчас с кривичами разбирается.

– А почто же ви нас от кривич не сащитили, а прикадили теперь да окрушили, кокта мы только-только сопираться идти им отплатить са покибель две наши феси? – воскликнул худой и долговязый чудин с такими же белесыми, как и у остальных, очами.

– Выходит, мы постратали, и нам ше пришлые фаряки щелесом грозят! – возмущённо завопил третий.

– А с каких это пор вы на себя взяли обязанности княжеские, суд вершить?! – сдвинув брови и не на шутку гневаясь, воскликнул Сънеус, но тут же овладел собой и молвил с расстановкой: – Князь Рарог в Перунов день клятву на верность Новгородчине принёс и принял престол дедовский. Отныне он ваш князь и судья. А мы, дружина, его руки и воля. Вы верно заметили, у меня под началом, – он обвёл рукой своих воинов, – варяги-русь, мы слово своё держим, но преступивших Закон не щадим, и про то всем на море Варяжском ведомо. А с полуночи град окружён нашей Нурманской дружиной, а нурманы, сами добре ведаете, жалости вовсе не разумеют. Вот вам слово княжеское: или все вы немедля складываете оружие и отправляетесь по домам, либо будем сечь насмерть всех, у кого оружие в руках окажется, и тогда пощады не ждите, и к Жале не взывайте! Горыня с Карной оплачут вас на сём поле, а дети и жёны останутся сиротами! То же и кривичам сказано. Можете идти и с ними договариваться, тогда оружие вместе в одну кучу сложите.

– Так мы… – начал было старший из ходоков.

– Слово сказано! – грозно молвил облачённый в блистающую броню угрюмый варяг-сотник. А находившийся в их рядах Окунь повторил землякам на их языке: «Князь Рарог велит: либо оружие сложить на поле, либо головы ваши будут отдельно от тел!»

Старейшины под хмурыми взглядами рарожичей поплелись обратно к околице, где их встретили шумом и гомоном, будто встревоженные хищником гуси.

Уже давно проскакал полуденник на своём золотом коне, а ни кривичи, ни чудь оружие не сложили и никакого ответа на слова князя не дали.

– Время вышло, – после томительного ожидания молвил с сожалением Трувор, – нет сложенного оружия на поле… – Многие тяжко вздохнули: одно дело рубить ворога, а другое… эх!

– Делать нечего, слово дано, один раз нарушишь – потом тебе веры не будет, – решительно молвил Рарог. Он сделал знак, и вперёд вышли лучники. – Дружина, шагом вперёд! – повелел князь и добавил: – Под щит-меч!

Железные варяжские ряды двинулись под мерные удары мечей о щиты. Им ответили тем же с противоположной стороны кола воины воеводы Ольга и Сънеуса. Медленные, размеренные шаги, каждый под удар меча или боевого топора о щит. На междоусобном поле и в граде наступила мёртвая тишина, даже чуткие псы перестали лаять. Запахло смертью. И запах тот ощутил более всех волхв Древослав.

– Княже, – обратился он к Рарогу, – останови воинов, дозволь мне ещё с ними поговорить, не пристало княжение начинать с крови, к тому же крови своих.

– А вдруг они себя заживо захоронят, эти чудины? – отозвался один из тысяцких.

– Да и кривичей жалко сечь, – ответил другой.

– Трубить в рог, – махнул Рарог, – пусть отец Древослав ещё поговорит с ними.

Долго не было Древослава, аж к вечеру, когда молодые князья уже несколько раз порывались идти на выручку волхву, опасаясь за его жизнь, он, наконец, появился с десятком людей, среди которых были и кривичи, и чудины.

– Вот, – обратился Древослав к Рарогу, – твоего княжеского суда требуют. Каждый на другого вину возлагает, все горячи и яры, только правда-то надвое не делится, она завсегда одна!