Рижский редут

– Проигрался ты, что ли? – спросил я проникновенно. – Денег им должен? А родителю сказать – так и навек в подклети запрет, да?

– Да?! – яростно переспросил Яшка. – Живем, как сычи в дупле! Не дом, а обитель! Просил, чтоб женили! А он – погоди жениться, молод еще! А мне уж двадцать два на Пасху стукнуло! А он – погоди! А я – не человек, что ли? А он мне – книгу с поучениями! А сам женился, девятнадцати не было! А я – от тоски помирай!

Очевидно, в Яшкином разумении брак был развлечением и средством от тоски и скуки.

– Так ты от злости к немке бегать повадился?

– Да какая она немка?! Черт ее разберет, что за баба! Ни на одном языке внятно не говорит! А он – прознал! А я – что?..

– Ты, сказывали, немецкий язык взялся учить?

– Так все же учат… – несчастный Яшка горестно вздохнул. – Куда в Риге без немецкого? И наши же, древлеправославные, детей учиться отдают в немецкую школу, что у Гертрудинской церквушки, а мой – ни в какую!

Тут меня осенило.

– Слушай, Ларионов! Коли ты так к ученью охоч, какого рожна ты сидишь дома? Ты что, у отца старший?

– Нет, Акинфий старший.

– Я тебя с умным человеком сведу, – пообещал я, имея в виду Бессмертного. – Он тебе присоветует, как быть, чтобы в люди выйти. Может, и вовсе флотским человеком станешь, на кораблях будешь служить!..

И тут мой Яша всхлипнул и зарыдал натуральнейшим образом.

– Ларионов, ты чего? – изумленно спросил я. – Испугался ты, что ли?

Сквозь рыдания я с трудом разобрал, в чем его горе: прожив в Риге всю жизнь, Яшка даже ни разу не нанял перевозчика, чтобы сплавать на левый берег, так и вел сухопутный образ жизни, сидя при воде и встречая приходящие плоты и струги. Это надо ж было умудриться, но старый Ларионов, очевидно, утверждал свою власть даже в таких нелепых мелочах.

Пока мы дошли до бастионов, он успокоился и уже мог говорить связно. Рассказывать, как он связался с поляками, Яшка решительно не желал – за что-то ему, видать, было стыдно. Пришлось вытаскивать на свет Божий военную полицию.

– А знаешь ли ты, отчего я хожу по городу переодетый и бородатый? – спросил я. – После того как по твоей милости я оказался обвинен во всех смертных грехах, мои начальники в порту, желая мне помочь, обратились к господину Розену. И он, взяв меня под свое покровительство, приказал вместе с другими его подчиненными, найти и обезвредить неприятельских лазутчиков, что свили гнездо в Риге, следят за портом и за Цитаделью, а донесения свои шлют голубиной почтой. Так твой Жилинский – из этой шайки!

– Который Жилинский? – снова спросил Яшка.

– Полагаю, что молодой Тадеуш Жилинский. А старого я, коли хочешь, покажу тебе. Он держит мелочную торговлишку и шатается с лотком по Малой Замковой, выходит и на площадь. Оттуда ему превосходно видно, когда из замка идут или едут в Цитадель. Сдается, он уже весь штаб фон Эссена в лицо знает и по всяким мелочам догадывается, что в замке затеяли. А теперь рассказывай ты.

Но прежде, чем добиться от Яшки хоть каких-то сведений, я принужден был дойти с ним до Льняного рынка и купить ему обувь, лапти, сплетенные на латышский манер, и к ним онучи. Ходить босиком по рижским мостовым – занятие, как мне кажется, неприятное.

Яшка, хотя родитель и держал его в строгости, был сыночком балованным, всегда ходил в высоких сапогах. Лапти каким-то образом унижали его достоинство. Я удивился: мне-то что ж тогда говорить? Я – дворянин, предки при царе Михаиле Федоровиче в Думе сиживали, и ничего, хожу в неведомо чьей старой ливрее, а на ногах, должно быть, те самые туфли, которые сносил и выбросил на помойку магистр Вальтер фон Плеттенберг в шестнадцатом веке от Рождества Христова. Неужто такие вещи могут ущемлять достоинство, коли оно от Бога мне дадено? А Яшка заупрямился. Пришлось растолковать: лучшей обуви он пока не заслужил.

Потом я погнал его к Замковой площади. Может, это и было глупо – не мое дело расследовать злоумышления вражеских лазутчиков; коли действовать логически, мне следовало поскорее доставить Яшку в порт и сдать с рук на руки Бессмертному, а он бы уж придумал, куда поместить это сокровище до приезда Розена. Но на все воля Божья, и мое желание показать ему, какой я усердный сотрудник военной полиции, принесло неожиданный результат.

Мы с Яковлевской улицы повернули на Малую Замковую и почти прошли ее из конца в конец, благо длинной ее не назовешь, и сотни сажен не набралось бы. Там, где она уже почти соприкасалась с Замковой площадью, был пятачок, я его и раньше заприметил, весьма удобное место и для мелочной торговлишки, и для наблюдения за воротами Рижского замка, как Северными, так и Южными, при нужде довольно сделать шаг, чтобы спрятаться за угол.

– Гляди! – шепотом приказал я ему. – Узнаешь?

Тот Тадеуш Жилинский, описание которого дали мне мои лазутчики, стоял со своим лотком, словно бы продавая какую-то мелочь вроде щипцов для нагара плечистому господину, который даже со спины показался мне знакомым.

Яшка посмотрел на продавца с некоторым недоумением, из чего я заключил, что с ним имел дело Жилинский-красавчик. А далее случилось непредвиденное.