Роб Рой

Бэйли между тем извлек доподлинный вексель, на обороте которого была заранее написана его рукой формальная расписка о погашении долга. Скрепив ее теперь своею подписью, он попросил и меня приложить руку в качестве свидетеля. Я расписался, и мистер Джарви стал беспокойно искать глазами второго свидетеля, так как по шотландскому закону и вексель и расписка в погашении не имеют силы, если не подписаны двумя свидетелями.

— Кроме нас с вами, вы здесь на три мили вокруг едва ли сыщете грамотного человека, — сказал Роб, — но я улажу дело проще.

И, взяв лежавшую перед моим спутником бумагу, он швырнул ее в огонь. Пришла очередь удивиться мистеру Джарви; но Роб продолжал:

— Так подводят счеты в Горной Стране. Могут настать такие времена, кузен, что если я буду сохранять всякие записки и расписки, то моих друзей потянут к ответу за деловые сношения со мною.

Бэйли не стал спорить против такого довода, да и на столе перед нами появился ужин, обильный и даже изысканный, что по здешним местам следовало признать необычайным явлением. Блюда по большей части подавались холодными, так как, очевидно, их приготовили не здесь; и было несколько бутылок отменного французского вина — запивать паштеты из всевозможной дичи и другие закуски. И мне особенно запомнилось: потчуя нас с радушием и усердием, Мак-Грегор просил извинить его за то, что некоторые закуски и паштеты предлагаются нам уже початыми.

— Надо вам знать, — сказал он мистеру Джарви, но не глядя в мою сторону, — нынче ночью вы не единственные гости на земле Мак-Грегоров, как вы, конечно, сообразили и сами, так как иначе моя жена и дети непременно прислуживали бы вам за столом, как это им подобает.

Лицо мистера Джарви явно выразило, что он рад любому обстоятельству, помешавшему им присутствовать при нашем пиршестве, и я порадовался бы вместе с ним, если бы слова Мак-Грегора не наводили на догадку, что его домочадцы прислуживают сейчас Диане и ее спутнику, которого я даже в мыслях своих не хотел назвать ее мужем.

В то время как грустные думы, вызванные этой догадкой, боролись с добрым расположением духа после вкусного ужина, радушного приема и веселой застольной беседы, — я заметил, что Роб Рой как внимательный хозяин уже позаботился о наших постелях, чтобы мы могли выспаться получше, чем накануне. Две койки из тех, что стояли по стенам хижины, наименее шаткие, были доверху наполнены вереском, цветшим в ту пору, причем он был уложен так искусно, что цветы оказались сверху, образуя упругую и вместе с тем душистую подстилку. Плащи и постельные принадлежности, какие удалось раздобыть, делали это ложе из живых цветов мягким и теплым. Бэйли, казалось, изнемогал от усталости. Я решил отложить беседу с ним до утра и предоставил ему лечь спать сразу же после обильного ужина. Но сам я, утомленный и встревоженный, не был расположен ко сну; мной владело какое-то неуемное, лихорадочное беспокойство, которое и привело к продолжению разговора между мной и Мак-Грегором.

ГЛАВА XXXV

Передо мною — беспросветный мрак,

Ее очей я видел взор последний,

Ее речей последний слышал звук,

И милый образ скрылся навсегда.

Свершился жребий мой

Граф Базиль

— Не знаю, что мне с вами делать, мистер Осбалдистон, — сказал Мак-Грегор, подвигая мне бутылку, — вы не едите, не хотите спать и даже не пьете, хоть это бордо не уступает винам из погребов сэра Гилдебранда. Если бы вы были всегда таким трезвенником, вы не навлекли бы на себя смертельную ненависть вашего двоюродного брата.

— Будь я всегда благоразумен, — сказал я и покраснел, вспомнив ту постыдную сцену опьянения, — меня миновало бы худшее зло — укоры собственной совести.

Мак-Грегор метнул на меня острый, почти грозный взгляд, как будто желая прочесть, намеренно ли вложил я в свои слова порицание, которое ему, как видно, почудилось в них, но понял, что я думаю о себе, не о нем, и с глубоким вздохом отвернулся к огню. Я последовал его примеру, и оба мы отдались на несколько минут мучительному раздумью. В хижине все, кроме нас, уснули или, во всяком случае, замолкли.

Мак-Грегор первый прервал молчание, заговорив тем тоном, каким говорит человек, когда решился затронуть мучительный для него вопрос.

— Мой кузен Никол Джарви беседовал со мной из добрых побуждений, — сказал он, — но он слишком сурово осуждает человека моего склада и моего положения, если вспомнить, кем я был и кем я стал… а главное — что меня вынудило стать тем, что я есть.

Он умолк. Сознавая, на какую скользкую почву может завести этот щекотливый разговор, я все же позволил себе сказать, что многое в настоящем положении Мак-Грегора должно, очевидно, сильно задевать его чувства.

— Я был бы счастлив услышать, — добавил я, — что вам предоставлена возможность на почетных условиях перейти к другому образу жизни.