Роб Рой (др. изд.)

– она от задержки не испортится. Овечья голова – та, если чуточку ее переварить, – сущий яд, как, бывало, говаривал мой достойный отец. Он больше всего любил ушко – правильный был человек!

Я должным образом извинился за свою неаккуратность, и вскоре меня усадили за стол, где председательствовал мистер Джарви, с великим усердием и гостеприимством понуждая и меня и Оуэна оказывать шотландским лакомствам, под которыми ломился его стол, больше чести, чем это было приемлемо для нашего южного вкуса. Я лавировал довольно успешно, пользуясь теми светскими навыками, которые помогают человеку спастись от такого рода благожелательного преследования. Но на Оуэна смешно и жалко было смотреть: придерживаясь более строгих и формальных понятий о вежливости и желая всеми законными средствами почтить и уважить друга нашей фирмы, он со скорбной покорностью глотал кусок за куском паленую шерсть и расхваливал это блюдо срывающимся голосом, в котором отвращение почти заглушало учтивость.

Когда сняли скатерть, мистер Джарви собственной рукой замешал небольшую чашу бренди-пунша – первую, какую довелось мне выпить.

Лимоны, поведал он нам, были с его собственной маленькой заморской фермы (в Вест-Индии, как показало нам пояснительное движение его плеча), а рецепт составления напитка он узнал от старого капитана Коффинки, который сам перенял это искусство, как полагают в народе, – шепотом добавил бэйли – от вест-индских пиратов.

– Но напиток превосходный, – сказал он, потчуя нас. – Ведь нередко на дурном рынке можно купить хороший товар. И надо сказать, капитан Коффинки, когда я водил с ним знакомство, был вполне достойный человек, только вот божился он отчаянно. Он умер, бедняга, и дал свой отчет Всевышнему, и я надеюсь, что отчет его принят, надеюсь, что принят.

Пунш показался нам чрезвычайно вкусным и привел к долгому разговору между Оуэном и нашим хозяином о выгоде соединения королевств, открывшего для Глазго благотворительную возможность завязать торговлю с британскими колониями в Америке и Вест-Индии и благодаря новым рынкам расширить свой вывоз. Однако на замечание Оуэна, что Шотландии трудно было бы удовлетворить американский спрос, не закупая товаров в Англии, мистер Джарви стал возражать горячо и красноречиво:

– Ну нет, сэр, мы твердо стоим на своих ногах и нащупываем все, что нужно, на дне своей кошелки. В Стерлинге есть у нас шевиот, в Массельбурге – дамское сукно, в Эбердине – чулки, Эдинбург поставляет нам шелун и всякие сорта шерстяной пряжи; и есть у нас полотно всех сортов, лучше и дешевле, чем у вас, в Лондоне; а ваши североанглийские товары – манчестерскую мануфактуру, шеффилдскую сталь, ньюкаслскую глиняную посуду – мы покупаем не дороже, чем вы у себя в Ливерпуле. А с бумажными тканями и с муслинами мы делаем просто чудеса. Так-то, сэр! Дайте каждой селедке висеть на своей голове, каждой овце – на собственном окороке, и вы увидите, сэр, что мы, глазговцы, не так уж сильно от вас отстали, – как бы еще не пришлось вам нас догонять. Вам скучно слушать нашу беседу, мистер Осбалдистон, – добавил он, заметив, что я давно молчу, – но вы знаете пословицу: коробейник всегда говорит о своем коробе.

Я извинился и объяснил, что причина моего рассеянного внимания – печальные обстоятельства и необычное приключение, случившееся со мною утром. Таким образом я достиг того, чего искал, – удобного случая ясно, без помехи рассказать свою повесть. Я только умолчал о полученной ране, находя, что она не заслуживает упоминания. Мистер Джарви слушал с большим вниманием и явным интересом, моргая серыми глазками, часто прикладываясь к табакерке и перебивая меня только короткими восклицаниями. Когда я дошел в своем отчете до поединка и Оуэн сложив руки, возвел глаза к небесам – живой образ скорбного удивления, – мистер Джарви перебил мой рассказ словами:

– Нехорошо, очень нехорошо! И Божеский закон и человеческий запрещают обнажать меч против родича; обнажать же меч на улице королевского города есть преступление, наказуемое штрафом и тюрьмой; дворы колледжей в этом смысле не дают никаких привилегий – в таких местах, мне кажется, надлежит соблюдать покой и тишину. Колледж получает добрых шестьсот фунтов в год из епископских доходов (к большому огорчению для епископской братии) и субсидию от самого глазговского архиепископа вовсе не для того, чтобы разные бездельники учиняли драки на его дворе или чтоб озорники мальчишки кидались там снежками, как они это нередко себе позволяют: когда мы с Мэтти там проходим, мы должны то и дело приседать и кланяться или же идти на риск, что нам раскроят головы. Тут бы надо принять кое-какие меры. Но продолжайте ваш рассказ. Что случилось дальше? note 72

Едва я упомянул о появлении мистера Кэмбела, Джарви встал, сильно удивленный, и зашагал по комнате, восклицая: