Робеспьер

О ком думает Ласурс? Он отказывается назвать имена, но его обвинение ясно для всех, начиная с тех, кого он обвиняет. Дантон берёт слово, описывает в нескольких словах свою публичную жизнь, затем обращается с запросом: "Если кто-либо здесь может меня упрекнуть в чём-то в этом плане, пусть он встанет и выступит"[178]. Очевидно, многие думают о нём. Несколько минут спустя Робеспьер поднимается на трибуну; он напоминает о своём жизненном пути, разоблачает клевету и отрицает, что когда-либо думал о диктатуре. Собрание шумит, раздражается и неоднократно прерывает его, прежде чем Барбару, один из депутатов, избранных от Марселя, уточняет обвинение: "Нас привели к Робеспьеру. Там нам сказали, что надлежит примкнуть к тем гражданам, которые приобрели популярность. Гражданин Панис назвал нам имя Робеспьера как добродетельного гражданина, который должен быть диктатором Франции. Но мы ему ответили, что марсельцы никогда не склонят головы ни перед королём, ни перед диктатором (аплодисменты)"[179]. Парижский представитель Панис напрасно отрицает приписываемые ему слова, рассказ взволновал Собрание. Суматоха достигает своего апогея, когда на трибуне в свою очередь предстаёт Марат: "У меня в этом собрании много личных врагов (все, все, - вскричало всё собрание, в негодовании поднявшись) [источником отчёта служит враждебная газета]"[180]. В Конвенте парижские депутаты чувствуют себя всё ещё очень одинокими.

В последующие недели атаки против Парижа и его депутатов становятся всё более многочисленными, иногда прямые, иногда скрытые. Требовать, чтобы Конвент был защищён стражей, набранной в восьмидесяти трёх департаментах, значит утверждать, что он в опасности в среде парижан; обличать мятежную Коммуну, значит ставить под сомнение её законность и её деятельность; беспокоиться из-за "анархистов" и "смутьянов", угрожающих республике, значит разжигать подозрительность и усиливать отторжение по отношению к большей части депутатов от столицы. Для Робеспьера согласованность атак неслучайна или невинна; она показывает антинародные устремления бриссотинцев. 28 октября в Якобинском клубе он выражает это в формулировке: "Они, наконец, почтенные, порядочные граждане республики, мы же — сброд и санкюлоты"[181]. В этой фразе заключено больше, чем сказанные им слова. Повторяя категории, которым противостоял Лафайет, снова беря на себя ответственность быть народом, Робеспьер отождествляет жирондистов с генералом-дезертиром, но также с "аристократией богатства", которую он разоблачал в период Учредительного собрания. Конечно, речь идёт о том, чтобы скомпрометировать противника; если смотреть шире, Робеспьер убеждён, что, под маской республиканизма, Бриссо и его друзья не хотят демократии.

Для контратаки оратор выбирает Якобинский клуб, где его авторитет неоспорим. 28 октября председательствует Дантон. На трибуне Робеспьер кратко формулирует суть Революции как беспрестанную борьбу зародившейся свободы против клеветы. Именно эта последняя вызывает волнения, препятствует торжеству принципов и угрожает теперь республике. Но не будем волноваться, заверяет он, "интриганы республики"[182] будут разоблачены. На следующий день (29 октября) он продолжает своё контрнаступление на поле противника. В этот день жирондистский министр Ролан собирается представить Конвенту свою критическую сводку о ситуации в Париже и одно письмо, вновь обвиняющее Робеспьера. Перед лицом тех, кто требует напечатать речь и разослать в департаменты, представитель борется, чтобы получить слово: "Как, - говорит он с гневом, - обвиняемый человек не будет иметь права добиться, чтобы услышали голос невинности? – Скажите: преступления, - кричат вокруг него. […] – Таким образом хотят подавить добрых граждан, отличных патриотов? – Скажите: негодяев, - восклицают ему снова"[183]. Раздражённый и резкий, Робеспьер замечает, что никто не осмелится обвинить его в лицо; тотчас бриссотинец Луве поднимается и восклицает, что он осмелится; тогда Барбару, Ребекки и другие делают то же самое.