Робеспьер

В то время, как Чрезвычайный уголовный трибунал судит, как армии сражаются на границах и в Вандее, как противостояние Жиронда-Гора близится к завершению, слова Робеспьера рождаются в гибельной атмосфере, чтобы представить грядущую демократию. Однако в дебатах в Конвенте, его предложения далеки от того, чтобы быть согласованными; в своей речи и двадцати статьях своего проекта Робеспьер прочерчивает глубинную линию, которая разделяет его с жирондистами. Похвальное слово республике раскрывает его подозрения в отношении их республиканизма; надежда на тщательный контроль над их уполномоченными выдаёт его страх перед "аристократической Конституцией", выгодной "для всех честолюбцев", "для всех аристократов-буржуа, которые испытывают ужас перед равенством", и даже для бывших дворян.

В июне 1793 г. свержение жирондистов приглушает его страхи, по крайней мере, по одному пункту; он снова доверяет Конвенту и его работе. Даже если он сожалеет об отсутствии нескольких "народных статей" в конституционном проекте Эро-Сешеля, представленном 10 июня, он оценивает его положительно; он вдохновлён Горой. Продуктивные дебаты, в которых он выступает раз двадцать, позволяют подготовить текст Конституции и предшествующей ей декларации всего лишь в течение двух недель. Робеспьер выказывает внимание к словам, отказываясь, чтобы речь шла о Декларации прав "и обязанностей", так как обязанности "естественно проистекают"[251] из прав; внимание к разделению исполнительной и законодательной властей, вторая должна сохранять главенствующую роль, особенно в исполнении договоров; внимание к власти суверена, который может отклонить закон при помощи голосования в первичных собраниях. Он также бдительно следит за соответствием принципам, предлагая вписать в Конституцию право на "всеобщее образование"[252], оформлять общественные акты от имени "французского народа" (а не "Французской республики"[253]), вернуться к идее об освобождении от налогов самых бедных: "Я как-то разделял ошибку Дюко, мне думается даже, что я об этом где-то писал; но я обращаюсь к принципам, меня просветил здравый смысл народа, понимающего, что милость, которую ему предоставляют, оскорбительна. Действительно, если вы декретируете, особенно если вы внесете в конституцию пункт о том, что бедность исключает почетную обязанность принимать участие в удовлетворении нужд отечества, то вы декретируете унижение наиболее чистой части нации. […] Я требую, чтобы этот пункт был включен в конституцию, чтобы бедняк, который должен внести один грош налога, получал его от отечества для внесения обратно в общественную казну"[254].

При его содействии Конвент даёт Франции самую демократическую из её Конституций; она "народная", считает Робеспьер, но также "мудрая". Так как политический баланс сил изменился, он одобряет ограничение первичных собраний: "избыток демократии" ниспровергает "национальный суверенитет"; он убеждает предпочесть "чистой демократии" "ту демократию, которая, ради общего счастья, умерена законами". К похожей аргументации он прибегает, как и большинство Собрания, для избрания исполнительного совета избирательными собраниями (второй степени), а не всей совокупностью граждан. Таким образом, Конституция создана, он её принимает. И всё же, даже идущая дальше Декларации прав, признающая, в дополнение к принципам 1789 г., всеобщее образование, обеспечение потребностей "беднейших граждан, либо предоставлением им работы, либо снабжением средствами к существованию тех, кто не в состоянии работать", или также легитимность восстания народа или "каждой части народа", она вызывает критику.