Робинзонада Яшки Страмболя

Завтра Яшка уезжает в Ленинград, сопровождает его какой-то тип. Яшкина тетка Вера Степановна Деткина клянется, что на уговоры этого типа затратила столько сил, души и времени, сколько сроду бы не нашлось у нее для единственного сына Николая.

Я и старший Шпаковский сели в сторонке.

— Который час?

Шпаковский оттянул рукав футболки.

— Двадцать семь минут второго.

— Если опоздаем к поезду, будет крепкий бемс. Тетя Вера живьем Яшку съест. Она целую неделю ревела, как корова, и откармливала его на прощание. А тут на тебе — не уехал.

— Не клевещи! — лениво заступился я за тетю Веру.

— К чему им Яшка? А тут вариант подходящий — отправили его в нахимовское: и Яшка рад, и люди добрые плохого не скажут о Деткиных, и тетя Вера — благодетельница.

Все Шпаковские слыли крамольниками, отличались житейской трезвостью, приводили нас в смущение характеристиками, которые они давали взрослым. Мы пытались подражать им, но безуспешно: мы не проходили школу мамы Шпаковской.

Мама Шпаковская, женщина жалостливая и сентиментальная, завидев Яшку, твердила братьям, здоровякам и шалопаям, что Яшка теперь несчастный сирота и никто о нем не заботится. И выходило, что Яшку опекать было некому, кроме братьев Шпаковских. Братья уверовали в свое предназначение. Они ходили за Яшкой по пятам, нянчились с ним, как с девчонкой. При мне они отлупили одного из своих друзей, толкнувшего Яшку. На этот раз они оказались в степи из того же стремления опекать Яшку, которого я уговорил на прощание перед отъездом в Ленинград пройти маршрутом по руслу Песчанки.

Где мы сейчас находимся? Я подсчитал: если отсюда до дороги километров тридцать пять — сорок, Яшка к поезду успеет.

Шпаковский, натянув на голову футболку, что-то припоминал. В темноте легче сосредоточиться, по себе знаю.

— Не страшно, если балки шли параллельно руслу Песчанки… — начал я.

Шпаковский засопел, сердито дрыгнул ногой: дескать, не мешай. Я слазил в рюкзак за планшеткой, выдернул из держателя карандаш. Шпаковский кивнул: дескать, рисуй.

Я провел по диагонали листа линию — дорогу из поселка в глубинные совхозы. Допустим, нас высадила машина здесь… Я отчетливо помню: спускаясь к Песчанке, шли на юго-восток. Километров тридцать, не меньше! До русла Песчанки добирались, значит, день. В высоких глинистых, местами обвалившихся берегах чернели брошенные гнезда стрижей, поверху звенели на ветру сухие щетки бурьяна. С переката на перекат перебиралась хиленькая речушка. Песчанка летом местами пересыхает на многие километры. Раньше никто из нас не бывал в ее верховьях. По моему разумению выходило так: мы пройдем по руслу Песчанки до ее впадения в Жаман-Каргалу. Собираясь в этот маршрут, я подсчитал: день хода до Песчанки, полтора дня — по ее руслу до устья. Рядом с устьем — дорога. Сегодня утром мы должны были вернуться в поселок.

Провел линию с юго-востока на северо-запад: грубо изобразил русло Песчанки. Значит, нам следовало два последних дня идти на запад или северо-запад…

Рука Шпаковского отобрала у меня карандаш и уверенно провела толстую неровную линию в низ планшета.

— На юго-запад мы шли, дундуки. Я вспомнил: Яшка брал у меня часы, показывал Ваське, как определяться по солнцу и по часам…

Я лежу на спине и дергаю зубами ворот рубашки — привычка в минуты растерянности. Поднимаюсь, иду к рюкзакам. Яшка лежит с закрытыми глазами. Младший Шпаковский жует хлеб и запивает его водой из фляжки.

— Тебе вчера Яшка показывал, как определяться по часам? Как мы шли?

— Показывал. Два раза, утром и вечером.

— Постой… Утром на юг и вечером на юго-запад?.. А кто из нас осел, этого Яшка не показывал?

— Он вчера не знал.

Подходит старший Шпаковский, отбирает у брата кусок хлеба и начинает жевать. Младший кивает ему на часы: мол, сколько времени?

Я хватаю Яшку за плечи, рывком ставлю на ноги.

— Идти можешь?

— Могу… — Яшка нащупывает рукой стену оврага, наваливается на нее спиной. Его тошнит. Потому ли, что он белобрыс, и уши у него нежны, и взлохмаченная голова на длинной шее, как цветок на вялом стебле, рядом с широкоплечими и смуглыми Шпаковскими он кажется девочкой.

— Ничего, пойдешь! Станешь висеть на мне!

— Тошнит, — тихо говорит Яшка. — В голове шум…

— А-а, иди ты! — я бросаюсь бежать.

Пробегаю овраг, карабкаюсь по склону балки и, задыхаясь, выскакиваю в степь. Она распахнута на все четыре стороны. Это останавливает меня: в какую сторону броситься? Я перехожу на шаг и немного погодя бесхарактерно валюсь на землю. Что я могу сейчас изменить? Я не бог и не конек-горбунок!