Робинзоны Вселенной

Для астронавта нет ничего страшнее внезапных звуков. Мысли все еще текли медленно, как сироп, но, не успев открыть глаза, я уже вслушивался — не шипит ли выходящий воздух. Спасибо и на том, что мне не пришлось спрашивать себя, где я нахожусь: оранжево–коричневое небо послужило очень хорошей подсказкой.

— Что это было, черт подери?!

Голова болела после внезапного пробуждения. Тело ныло от всего подряд. Глаза слипались.

— Ну, наконец–то! — воскликнула Бритни. — Я уже решила, что ты заснул навеки. Я тебя звала и звала, а ты не просыпался. И я та–ак отчаялась! — Она трещала без умолку, но меня это почему–то радовало. Я не мог сообразить почему, но большая часть моих недавних воспоминаний оказалась весьма смутной. Я бежал. А теперь не бегу.

— Что это был за шум? — повторил я. Трудно было отделаться от мысли, что в любую секунду я могу вдохнуть воздух Титана. Более того, мне было холодно — впрочем, это могло и показаться.

— Я… гм‑м… щелкнула пальцами.

— У тебя нет пальцев. — Голова все еще болела, но постепенно начинала работать, хотя пока на половинной скорости.

— Верно. И, как советует библиотека Корабля, тебе следовало бы плеснуть воды в лицо. Но щелчок я смогла изобразить. И это сработало.

С этим я поспорить не мог, хотя предпочел бы более мягкий способ пробуждения.

— Сколько я проспал?

— Ну, я не назвала бы это сном. Два часа, но воздуха мы истратили больше, чем двухчасовую норму.

Мой взгляд устремился на манометр, но я не смог вспомнить, сколько он сейчас должен показывать. Стрелка уже сильно продвинулась в зону «не очень хорошо». Двадцать процентов? Может, чуть больше.

Небо надо мной выглядело светлее, чем прежде. Где–то на полпути между зенитом и горизонтом светилась приглушенная дымкой точка, похожая на стыковочный маяк на расстоянии метров пятьдесят или сто. Бритни это приведет в восторг — даже тусклое солнце здорово поможет ей ориентироваться. Ветер стих. Очевидно, буря прошла.

— Что со мной случилось?

— Тепловой удар или нечто близкое. Трудно сказать точно, не имея полной телеметрии. Я обошла систему безопасности костюма и заставила его несколько раз остудить тебя наружным воздухом. Пришлось делать это небольшими дозами, чтобы не заморозить тебя. И ты все время кашлял, я даже испугалась, что выстужу тебе легкие, но потом решила, что причина в каких–то остаточных примесях из наружного воздуха. Тут есть фильтр, который должен удалить большую их часть. Это был единственный способ снизить температуру твоего тела, какой я смогла придумать. Медицинский справочник советовал погрузить тебя в ванну со льдом. Это я во всем виновата. Я еще раз просмотрела запись нашего отправления с Корабля и увидела, что у нас было достаточно времени, чтобы прикрепить медицинские датчики, если бы мы сочли это важным. У тебя в костюме столько отличной аппаратуры, но почти вся она отключена…

— Уф‑ф. — У меня возникло странное желание обнять ее. — Ты правильно поступила. — Черт, да она спасла мне жизнь. — И все, что мы делали на корабле, имело смысл тогда, когда мы это делали, так что забудь об этом. — А вот это уже интересная мысль. — Ты можешь стереть эти записи?

— Да. — Нерешительная пауза. — Но не стану. Они могут оказаться полезными. Кстати, ты стал бы стирать свои плохие воспоминания, если бы мог? Разве они не часть тебя?

Слишком философская мысль для меня. Я встал, если только наполненное стонами усилие по отрыву тела от земли можно удостоить этим словом. Мускулы превратились в пюре, а сердце даже после такого скромного усилия заколотилось.

— А сколько точно воздуха мы потратили?

— Включая продувки? Эквивалент пяти ПВП за полные два часа.

Паршиво. Целых десять километров — на ветер. Если ей захотелось кого–то в этом обвинить, то винить следовало меня. Я не заметил симптомов перегрева, и это стоило нам много воздуха. Захотел бы я стереть это знание?

— Укажи верное направление, — попросил я вместо этого.

— Хорошо. — Она помолчала. — Но сперва, как мне кажется, нам следует усвоить урок, преподанный Эсфирь.

— Кем?

— Это библейский персонаж. Кроме всего прочего я нашла в корабельной библиотеке Библию и прочитала об Эсфирь, хотя тогда я ее не поняла. Теперь, кажется, понимаю. Она сказала: «Я пойду к царю, и если мне суждено умереть, то я умру».

— Что?

— Я пересказываю. Контекст там сложный, но она очень нервничала, потому что ей предстояло обратиться к царю с просьбой, из–за которой ее вполне могли казнить. Она размышляла над этим, затем просто пожала плечами и решила сделать все, что в ее силах. Ее не казнили, но именно ее отношение и привлекло мое внимание.

Я пытался усвоить идею того, что компьютер цитирует мне Священное Писание, не говоря уже о том, что этой библейской притчи я никогда прежде не слышал.

— Ты что, стала из–за меня религиозной? — А еще раньше я гадал, уж не молится ли она. А может ли искин быть религиозным?