Робинзоны Вселенной

— Да как что–то может быть дано раз и навсегда? Джудит, вы же прекрасно знаете, что я совершил. Если б я не позволил вбить себе в голову, что некоторых поступков, по самой их природе, достаточно, чтоб угодить прямиком в ад — тогда, придя в себя после Ветра, я мог бы спокойно жить дальше. Мне было бы стыдно, тревожно или тошно — но у меня не было бы абсолютной убежденности в том, что после случившегося никто из нас не достоин жить на белом свете. В семинарии нас учили, что никаких полутонов не существует: есть только добро и зло, добродетель и грех — и ничего между ними. Да, я был не в себе — но рука моя не дрогнула перед убийством; в семинарии нас учили, что похоть — смертный грех, за который можно отправиться в ад, так что убийство ничего не должно было уже изменить. В ад можно попасть лишь единожды — а я и так уже был обречен на вечное проклятие. Этика, имеющая под собой рациональную основу, подсказала бы мне: что бы там ни совершили мы в ночь всеобщего безумия — эти несчастные из экипажа, упокой Господи их души, и я — это повредило лишь нашему чувству собственного достоинства и нарушило нормы общественного приличия (что вообще вряд ли существенно). Убийством тут и не пахло бы.

— Я не разбираюсь в теологии, от… брат Валентин, — произнесла Джуди, — но как может считаться смертным грехом то, что совершено в невменяемом состоянии?

— Поверьте мне, я обдумывал этот вопрос со всех мыслимых сторон. Да, конечно, я понимаю: будь у меня возможность сбегать к своему духовнику, покаяться во всем, что совершил в припадке безумия (отвратительные, по некоторым меркам, вещи, но по сути безобидные) и получить отпущение грехов — может, тогда никаких убийств и не было бы; но от этого понимания ничуть не легче. Что–то изначально дефектное должно быть в системе, позволяющей избавиться от вины не хлопотней, чем снять пальто. Что касается невменяемого состояния… безумные поступки не возникают на пустом месте, в нервную систему все уже должно быть заложено. Только сейчас я начинаю понимать: чего я действительно не смог вынести — это вовсе не знания о том, что в припадке безумия я совершил нечто запретное; нет — знания о том, что я совершил это с радостью и по собственной воле, о том, что я больше не верил в то, что это очень плохо, о том, что я никогда не смогу забыть времени, когда наши сознания были открыты друг другу, когда всем сердцем и телом мы познали самую чистую и абсолютную любовь, на какую способно человеческое существо, Я знал, что не в моих силах будет скрыть это знание — поэтому вытащил свой перочинный ножичек и попытался укрыться от самого себя. — Он криво усмехнулся; так мог бы оскалиться череп. — Джудит, пожалуйста, простите меня; вы пришли ко мне за помощью, вы хотели исповедаться — а вместо этого вам пришлось выслушать мою исповедь.

— Если вы правы, — очень мягко сказала она, — всем нам придется быть друг другу священнослужителями… по крайней мере, исповедниками. — Одна сказанная отцом Валентином фраза особенно запала Джудит в память, и она повторила вслух:

— «Наши сознания были открыты друг другу… мы познали самую чистую и абсолютную любовь, на какую способно человеческое существо». Вот что сделал с нами этот мир — в большей или в меньшей степени — но абсолютно со всеми. То же самое и он мне говорил… — медленно, с трудом подыскивая слова, она рассказала отцу Валентину об инопланетянине, об их первой встречи в лесу, о том, как тот послал за ней во время Ветра, и о странных вещах, что были поведаны ей без помощи речи.

— Он сказал мне… что наше сознание для них как неплотно прикрытая дверь, — говорила Джуди. — Но мы все равно понимали друг друга, превосходно понимали… потому что из–за Ветра наши сознания были, как вы говорите, открыты друг другу. Но никто мне не верит! — закончила она горестным возгласом. — Они думают, я спятила или вру!

— Какая разница, что там они думают, — медленно произнес священник. — Может быть, их неверием вы даже защищаете этого вашего пришельца. Вы же сами говорили, что, по его словам, они нас боятся — а если они тихий мирный народ, это не удивительно. Стоит расе прирожденных телепатов уловить то, что мы передаем в «эфир» во время Призрачного Ветра, и наверняка они решат, что мы жуткий и опасный люд; в чем–то они даже будут правы — хотя и не все так просто. Но если наши поверят в… как там пела Фиона?.. «лесного возлюбленного», они наверняка примутся за поиски лесного народа, и кончиться это может печально. — Он слабо улыбнулся. — У нашей расы уже успела сложиться дурная репутация в том, что касается контакта с культурами, которые мы считаем низшими. Джуди, если вам небезразличен отец вашего ребенка — пусть лучше вам здесь продолжают не верить…

— И так… навсегда?

— На столько, на сколько нужно. Эта планета уже изменяет нас, — сказал Валентин. — Может быть, когда–нибудь наши дети и лесной народ сумеют найти общий язык; поживем — увидим.

Джуди принялась задумчиво крутить висящую вокруг шеи цепочку.

— Это был крест?

— Да, но я сняла его; простите, пожалуйста, наверно, этого было нельзя…