Робким мечтам здесь не место. О смелости, воображении и становлении современного Израиля

Подобно британцам и американцам, французы поддерживали эмбарго. Но я подозревал, что мы сумеем установить с ними эмоциональную связь, которая поможет убедить их стать нашими тайными помощниками. Среди лидеров Радикальной партии[65], которая в те годы контролировала французское правительство, было немало героев Сопротивления, прошедших горнило нацистской оккупации. Некоторые побывали в концентрационных лагерях. Наши страдания не были одинаковыми, но они были вызваны одним и тем же злом. В этом, как я надеялся, мы сможем найти нечто общее.

Я также видел практические причины, по которым Франция может пойти на контакт с нами. Их частная оборонная промышленность производила широкий ассортимент вооружения, включая самолеты и танки, и Израиль представлял собой нового потенциального клиента. Кроме того, президент Египта Гамаль Абдель Насер[66] стал угрозой для обеих наших стран, поскольку в тот период направлял оружие повстанцам в Алжир, еще остававшийся французской колонией. Насер тем временем по-прежнему рассуждал о великой добродетели разрушения Государства Израиль и об организации регулярных вторжений на нашу территорию. Я думал: если окажется недостаточно общего прошлого, мы могли бы найти союз с Францией на основе общего дела.

Бен-Гурион всегда скептически относился к союзу с Францией. «Французы?! – восклицал он каждый раз, когда я упоминал их. – Французы? Они проиграли войну! Спросите их, почему они проиграли войну. Я хочу знать». «Я все проверил и пришел к некоторым выводам, – отвечал я. – Они не содействовали врагу».

Но теперь Бен-Гурион уехал в Сде-Бокер, и я столкнулся с аналогичной реакцией Шарета и Лавона. Последний называл французскую стратегию глупой. Любое усилие, не направленное на изменение мнения британцев и американцев, было, на его взгляд, пустой тратой времени.

В Иерусалиме меня поддерживал и доверял мне только Моше Даян. Больше никто. Мне определенно не хватало поддержки министерства иностранных дел, которое при нормальных обстоятельствах должно было проводить подобные международные операции. И все же я не утратил видение, открывшееся мне благодаря вспыхнувшей искре воображения. Несмотря на все препятствия, я отправился в путь.

* * *

Когда я впервые поехал в Париж, я не знал ни слова по-французски и понятия не имел о французских обычаях и нравах. Я был неопрятно и плохо одет, так что должен был выглядеть глупо. И все же я поднялся на борт самолета исполненный надежды, страстно желая увидеть, как смогу урегулировать вопрос, решение которого все объявили невозможным. Вскоре после прибытия я позвонил заместителю премьер-министра Поля Рейно[67], который, насколько мне было известно, отвечал за продажу оружия за рубеж. Через переводчика сказал, что я в Париже и надеюсь, что мы сможем поговорить. Он сразу пригласил меня к себе. У нас состоялся теплый и продуктивный разговор, хотя мы и ходили вокруг да около. К тому времени, когда мы закончили, он был готов продать Израилю оружие дальнего радиуса действия. Конечно, нам нужно было намного больше, чем он мог предоставить, но соглашение такого рода все равно стало переломным моментом. Это была наша первая сделка с крупнейшей мировой державой в области вооружения – и первый из многих шагов, которые предстояло сделать в направлении подлинного альянса. Что еще я мог испытывать, кроме восторга?

На прощание я пожал Рейно руку, поблагодарив за участие и помощь. Он провожал меня до дверей кабинета, когда я вдруг остановился, потому что мне пришел в голову один вопрос.

– Месье, я отдаю себе отчет в том, что понятия не имею, как одно правительство платит другому.

Я предложил внести один миллион долларов на банковский счет Министерства обороны Франции, чтобы мы могли позже подвести баланс. Рейно согласился.