Робур-завоеватель

Дядюшка Прудэнт попробовал, но его нож не только не мог врезаться в перегородку, он не мог даже нанести ей и царапины, будто она была из толстого стекла. Таким образом, всякий побег становился невозможным.

Оставалось покориться судьбе, что совсем не в характере янки, и ждать случая, что всегда неприятно для умов исключительно практических. Тем временем Фриколин начал проявлять признаки очень плохого самочувствия. Страдал ли он от судорог в желудке или от судорог во всех членах, но он охал и стонал самым невероятным образом.

Дядюшка Прудэнт подумал, что пора это прекратить, разрезав веревки, которыми связали негра. Но освобождение Фриколина лишь осложнило положение. Начались бесконечные причитания, вызываемые и страхом и голодом. Мозг Фриколина испытывал не меньше страданий, чем его желудок. Трудно было сказать, которому из этих двух внутренних органов он был более обязан тем, что испытывал.

— Фриколин! — прикрикнул на него дядюшка Прудэнт.

— Мастер дядюшка! Мастер дядюшка! — ответил негр после взрыва отчаянных воплей.

— Возможно, что мы будем вынуждены умирать с голода в этой тюрьме. Но мы твердо решили погибнуть только после того, как нами будут использованы все возможные средства для поддержания нашего питания и продления нашей жизни…

— Меня съедят?! — закричал Фриколин.

— Как это обычно делают с неграми в подобных случаях. Поэтому, Фриколин, постарайся вести себя так, чтобы о тебе забыли…

— В противном случае из тебя, из Фриколина, сделают фрикассе[23] — прибавил Фил Эвэнс.

Фриколин серьезно испугался, что его могут употребить для продления жизни двух существ, очевидно более ценных, чем он, и потому решил стонать тихонько, про себя.

Время между тем шло, и все попытки взломать дверь или пробить перегородку оставались бесплодными. Нельзя было определить, из чего сделана эта перегородка. Во всяком случае, не из металла, не из дерева и не из камня. Пол их темницы, казалось, тоже был сделан из такого же неизвестного материала.

Он издавал звук, который дядюшке Прудэнту никогда раньше не приходилось слышать. Создавалось впечатление, что эти звуки отдавались в пустом пространстве, будто под полом не было твердой почвы.

Это было не слишком успокоительно.

— Дядюшка Прудэнт! — проговорил Фил Эвэнс.

— Фил Эвэнс? — ответил дядюшка Прудэнт.

— Не думаете ли вы, что наша тюрьма движется?

— Ни в коем случае!

— Однако в первые минуты нашего заключения я мог явственно разобрать запах свежей травы и смолистый запах деревьев парка, а теперь, сколько я ни вдыхаю в себя воздух, мне кажется, что все эти запахи исчезли.

— Так оно и есть.

— Но чем же это можно объяснить?

— Объясняйте, чем хотите, Фил Эвэнс, но только не предположением, что наша тюрьма перемещается. Я опять повторяю, что если бы мы были на движущейся повозке или на дрейфующем судне, то мы, конечно, почувствовали бы это.

Из груди Фриколина вырвался стон, который можно было принять за его последний вздох, если бы за ним не следовало много других.

— Я надеюсь, что этот Робур вскоре появится, — снова заговорил Фил Эвэнс.

— Я тоже очень на это надеюсь! — воскликнул дядюшка Прудэнт. — И я ему заявлю тогда…

— Что именно?

— Что после того, как он вел себя, как нахал, он поступил, как негодяй!

В этот момент Фил Эвэнс заметил, что ночь приближается к концу. Неясный, еще очень слабый свет проникал через узкое отверстие, сделанное в верхней части перегородки, против самой двери. Было, повидимому, около четырех часов утра, так как именно в этот час в июне горизонт Филадельфии начинает белеть в первых лучах утренней зари.

Однако, когда дядюшка Прудэнт нажал кнопку своих часов с репетицией — шедевр, выпущенный из знаменитой мастерской часов его коллеги, — слабый звон выбил только без четверти три.

— Странно, — сказал Фил Эвэнс, — без четверти три здесь всегда еще ночь!

— Очевидно, мои часы немного отстают, — ответил дядюшка Прудэнт.

— Часы из мастерской Уолтон Уоч Компани! — вскричал Фил Эвэнс.

Как бы то ни было, нельзя было сомневаться в том, что уже рассветало. Постепенно отверстие — узенькое окошко в перегородке — начинало ясно белеть; в помещении было еще темно. Однако, если заря занималась быстрее, чем это позволяла сороковая параллель, на которой находится Филадельфия, заря все же не вспыхнула с исключительной быстротой, свойственной низким широтам.

Это вызвало новое замечание дядюшки Прудэнта, удивленного таким необъяснимым явлением.

— Нельзя ли дотянуться до этого окошка, — предложил Фил Эвэнс, — и постараться понять, где мы находимся?

— Это, конечно, можно, — ответил дядюшка Прудэнт. — И, обращаясь к Фриколину: — Живо, Фри, — сказал он, — поднимайся!

Негр встал.

— Прислонись спиной к этой перегородке, — продолжал дядюшка Прудэнт. — А вы, Фил Эвэнс, будьте добры влезть на плечи этого малого, в то время как я буду его поддерживать, чтобы он как-нибудь вас не уронил.

— Охотно, — ответил Фил Эвэнс.

Минуту спустя он был уже на плечах Фриколина. Его глаза приходились как раз на уровне отверстия в перегородке.