Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 1

Разумеется, соблюдение этих правил могло состояться только при особой ловкости и любезности хозяйки и интимности ее отношений ко многим и многим. Но дело в том, что благодаря этим отношениям, ловкости и любезности Леклер и все уравнивающей и примиряющей силе золота в общей игре в гостиной Леклер общество сплачивалось, сближалось и начинало образовывать действительно нечто похожее на то, что мы называем в настоящее время обществом, а не представляло собрания марионеток, в котором каждая кукла если и думает что-нибудь, то непременно только о себе.

Само собою разумеется, что отношение Леклер к гостям не отличалось пуризмом; весьма вероятно, что многие из них имели полное право вспоминать очаровательную хозяйку в положении, нисколько не напоминающем целомудренную Лукрецию. Но до сих пор все эти отношения покрывались столь непроницаемым флером, что всякий мог вспоминать о них только про себя, даже до того, что каждый намек на какую-либо короткость с Леклер вызывал общее сомнение, как хвастливая клевета. Известны были в Петербурге три-четыре лица, с которыми она будто бы была интимнее; но далеко ли доходила эта интимность – никто определить не мог. Каждый из ее посетителей имел так мало преимущества перед другими и настолько мало распространялось влияние на нее каждого, что можно было уверять положительно, что она хороша с каждым только как с добрым знакомым, но только как с знакомым, и более ничего. Все это было, однако же, до тех пор, когда внезапно, вдруг, будто выросло перед глазами всех преобладание молодого князя Зацепина. Потому ли, что двадцатисемилетней красавице надоело быть бесцельною мишенью всех и она решилась выбрать себе официального покровителя, столь соответствующего желаниям всех такого рода женщин, то есть молодого, красивого, с титулом, богатого и неревнивого, или просто потому, что она влюбилась в красивого юношу, хотя этот юноша сперва был почти медвежонок и только начинал под руководством дяди и при ее помощи отшлифовываться. Но как бы там ни было, дело было в том, что с некоторого времени она возилась почти исключительно с ним; она учила его, читала с ним, танцевала и почти не спускала с него глаз, на общую зависть получающих от нее весьма много любезностей, но ни малейшего знака внимания.

Но вот она сама перед читателями, в своей синей с малиновыми разводами гостиной, на диване, обитом синим атласом, перед рабочим столиком из темного красного дерева с бронзою. Она одета в черный корсаж с бриллиантовыми пуговками; бриллиантовая нитка охватывает ее шею; платье на ней из индийской кисеи, с затканными серебряными цветами. Напудренная головка ее чрезвычайно оттеняет черные тонкие брови, черные же длинные ресницы и строгие линии ее нежного профиля. Живые черные глаза дают выражение, сообщают осмысленность ее миловидному личику. В руках у нее китайский кастет, модная игрушка того времени. Сегодня четверг, приемный день Жозефины Леклер, и она ждет гостей. И точно, не прошло получаса, гости начали съезжаться.

Прежде всех приехали две ее подруги, тоже француженки, долженствовавшие помогать ей развлекать посетителей; одна из них молоденькая и хорошенькая блондинка, дочь содержателя модного магазина, другая – брюнетка, лет тридцати, живая, веселая и мастерски играющая на фортепиано. Обе они желают поступить на содержание, но не менее как на двенадцать тысяч в год, и обе заявили, что не брезгают и стариками. Вслед за ними приехал богатый москвич Мятлев, а за ним Карл Густав Левенвольд, который сообщил, что брат его Рейнгольд не будет, так как государыня взяла его сегодня с собой в Петергоф; там на завтра назначена медвежья травля, приглашены, разумеется, все Бироны, Румянцев, Новосильский и Менгден; говорят, государыня сама хочет застрелить медведя. В это время вошли Лесток и Лопухин, за ними какой-то приезжий богатый англичанин, потом какая-то соперница Леклер по театру. Между тем Леклер все с беспокойством поглядывала на входную дверь: она, видимо, кого-то ждала. Француженка села за фортепиано и сыграла каватину, которую приписывали сочинению герцога Ришелье. Приехал Генриков и князья Зацепины, дядя и племянник. Леклер расцвела. Пожимая руку дяде, она сказала племяннику:

– Я заждалась вас!

– Вы очень добры! – отвечал князь Андрей Васильевич. – Я боялся приехать слишком рано.

– Жданный гость никогда не приезжает рано, – отвечала она, останавливая на нем свой пристальный взгляд. – Но вы здесь, и я забываю свое нетерпение.

– Мадемуазель Жозефина! – сказал Лесток, разговаривавший до того с Мятлевым. – Что же вы не устраиваете партии; видите, сколько нас без дела сидит!

– Да и зачем золотое время даром терять! – прибавил Генриков. – Князь, не прикажете ль в ломбер?

– Пожалуй, – отвечал князь Андрей Дмитриевич, к которому Генриков обратился. – Мы с вами игроки ровные, друг друга не разорим!

– А я надеюсь, что граф даст мне сегодня реванш, – сказал англичанин по-немецки, обращаясь к Левенвольду.

– С удовольствием! – отвечал тот. – Только не ручаюсь, будет ли он в вашу пользу.