Читаем Род Волка полностью

Род Волка

Сергей Владимирович Щепетов , Сергей Щепетов

И он выдал творение, сочиненное «впрок» под впечатлением своей «охоты» на мамонта.

Бурую шерсть теребит тихий ветер,Ноги могучие в землю уперлись,Горб к небесам поднимается мощно,Хобот траву рвет, как горсть исполина…Долго смотрел я на чудо Создателя.Щедрость Его мне известна, но все жеКак, для чего сотворилось такое?Мысль какую хотел воплотить Он?Может быть, дoлжно мне знать свое местоВ мире случайностей, боли и страха?Помнить ненужность свою, мелкость, слабостьИ не гордиться ничтожным успехом?В мире Срединном у всякого пара,Что неразрывна в своем отрицанье:Голод и пища, огонь и вода,Смелость и трусость, беда — не беда.Зайцу лиса предназначена жизнью,Буйволу — волк или тигр острозубый,Щуке карась изготовлен как пища,А горностаю — и мыши, и белки.Лишь человека создал одинокимМудрый Творец всех миров и вселенных:«Существо, только ближним ты нужно,Все для тебя, но ничто не твое!»Мысль такая проста до обиды:Надо ль возиться с ничтожной букашкой?Может быть, сделал Он все по-другому,Знанье иное хотел передать мне?«Мамонт, как ты, одинок в этом мире —Не для травы же живет это чудо.Мощь у него, у тебя твоя слабость.Он — совершенство, а ты безобразен!Со зверем иль птицей тебе не сравняться,Все, что имеешь ты, — в ловкости пальцев,В мыслях — и подлых, и мудрых,Что копошатся под черепом тонким.Мало ли этого, чтобы поднятьсяНад суетою заботы о пище?Чтобы рискнуть превозмочь эту силу?Может быть, создал ее для того Я?Тело свое сделал бурой громадой,Чтоб ты дерзнул причаститься Создателю,Обретая бессмертие в детях своих,Груз разделил Мой и счастье творения».Что ж, не прошу у Творца подаянья:Выбор мне дал — и за это спасибо.Жизнь, как и смерть, на концах моих пальцев,Что тетиву сейчас спустят. Аминь!

Художник слушал не шевелясь. По окончании он долго молчал, как бы погрузившись в себя. Семен покорно ждал того, на что он себя обрек, — триумфа или полной катастрофы. Наконец старик нарушил молчание. В голосе его слышалось сочувствие и даже какая-то жалость, как будто он обращался к безнадежно больному. Впрочем, первый вопрос прозвучал как бы с надеждой, что все еще не так плохо:

— Это ты сам?

— Да.

Похоже, надежда оказалась тщетной. Художник тяжко вздохнул:

— Ты уверен, что тебе это нужно? Может быть, лучше забыть, а я буду считать, что ты ничего не говорил, а?

Семен уже открыл рот, чтобы ответить, но вовремя спохватился: «Да ведь он опять меня тестирует! На вшивость проверяет! Что же это такое?! По всем законам жанра в первобытном мире надо самоутверждаться кулаком и дубиной! Дико рычать и махать топором! А я болтаю в темноте со старым сморчком и при этом совершенно ясно понимаю, что одно неверное слово, неправильная интонация могут опустить меня на самое дно или, наоборот, куда-то вознести! Блин, просто танец над обрывом… с завязанными глазами!»

— Нет, — сказал Семен. — От себя я отказаться не могу. Что мое — то мое. Могу притвориться, если нужно, сделать вид, чтобы не обижать ближних. Но меняться мне уже поздно. Да и не хочу.

— Что ж, Семхон, — усмехнулся старик, — Высшего посвящения тебе не будет…

Он сделал паузу, как бы ожидая, что его перебьют вопросом. Поскольку реакции слушателя не последовало, старик закончил фразу:

— …потому что ты его уже прошел. И не счел нужным это скрывать.