Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61

В Скорой старый фельдшер спорил с молодым врачом. Фельдшер говорил, что у Габриэль эклампсия. Потому что давление двести на сто сорок. Врач отрицал. Фельдшер настаивал, что эклампсия не эклампсия, а написать в бумажке надо, что эклампсия. Иначе не поздоровится врачу. У них в акушерстве, что ни ургентность, то эклампсия. А если нет — так проявил настороженность, молодец! Если окажется, что это не эклампсия. А если окажется, что эклампсия, а записано хотя бы в предварительном диагнозе не было — так по головке не погладят.

Мать не понимала, о чём речь. Её волновало, всё ли в порядке с дочерью и внуком. Или внучкой. УЗИ Габриэль не делала. Не хотела знать.

Молодой врач продолжал собачиться с фельдшером. Мол, если это эклампсия, то мало просто сбить давление, что они и сделали, надо интубировать. А интубировать нельзя. Почему нельзя и что такое «интубировать» — она не поняла. Но молодой врач казался ей грамотным. Умным и талантливым. Как её Габриэль. Мать ему верила.

Как доехали — тоже не помнила. Помнила, что Габриэль в себя никак не приходила, и молодой врач даже её успокаивал, что это хорошо, что дочь её в себя не приходит. Почему хорошо? Он что-то объяснял, но она не понимала. Дрожжи бы, сахар, мука, технология — поняла бы. Но не это.

В приёмном покое все вокруг её дочери, её ненаглядной Габриэль, забегали, как умалишённые. Какой-то старый доктор, очень надёжный с виду, благообразный старый доктор сбил с ног молодого доктора, уже не Скорой, уже роддомовского молодого доктора. Сбил с ног, сперва вырвав у него из рук какую-то страшную металлическую штуку — у них тут свои технологии. И после этого мать потеряла сознание.

Очнулась она от резкого запаха нашатыря. Огромная морщинистая ручища водила ваткой у её носа. Мать Габриэль лежала на кушетке. Больше в приёме никого не было. Она попыталась подняться.

— Лежи, лежи, болезная! Что ж ты нервная такая. Мало ли кому на улице плохо станет? Вызвала Скорую — молодец! Но зачем же так переживать? Чего ты с этой паучихой в роддом-то потащилась? — раздался сочувствующий голос.

Зинаида Тимофеевна погладила плюшку московскую по голове. Точнее — пригладила выжженные перекисью растрёпанные волосы.

— Это моя дочь! — С болью и гневом выкрикнула мать Габриэль и снова попыталась подняться.

Мощная лапа санитарки вернула её на исходную.

— Прости дуру! — Поспешно протрубила она. — Так сразу и не скажешь! Ну, бывает, и колобок кузнечика родит! Да ты не волнуйся! Всё в порядке будет с твоей. И с паучонком. У нас тут не доктора, а чистые звери. Какие молодые ещё подурней бывают. Но уж если матёрые…

От этой здоровенной бабищи с её крестьянской незамысловатостью внезапно стало спокойно. Она была очень похожа на давно покойную бабку, отдавшую неразумной внучке свои отложенные похоронные.

* * *

Когда к приёму, мигая проблесковым маячком, поднеслась Скорая, на пороге курил молодой врач-анестезиолог. Блатной, амбициозный. Из тех, кто толком ещё ничему не научившись, рвётся в бой. И, разумеется, первым делом глянув в сопроводиловку Скорой и узрев там зашкаливающее давление, достал из чемодана клинок. Дежурила Анастасия Евгеньевна. Её молодой анестезиолог за человека не считал, хотя его стаж был меньше, чем даже у неё.

— Подождите! Надо позвать ответственного дежурного и вашего заведующего!

— Пока вы будете всех звать, женщина получит отёк мозга со всеми вытекающими, а то и вовсе умрёт!

Но Настя уже подскочила к ургентному звонку, а каталку сама покатила в обсервационный оперблок. Ей подскочила помогать акушерка приёмного. Она толком не понимала, что происходит, но Анастасия Евгеньевна ей нравилась куда больше новенького высокомерного анестезиолога. Мама пациентки пыталась прорваться в недра роддома вслед за бездыханной, как ей казалось, дочерью. За ними же погналась и Зинаида Тимофеевна, которой Настя на бегу крикнула:

— Держи анестезиолога, пока Святогорский не пришёл!

Врач Скорой и фельдшер переглянулись. Фельдшер подставил спину, врач приложил к спине бумагу, поставил на ней закорлючку за дежурного доктора Разову А. Е., предварительно заглянув в график, лежавший под стеклом на столе акушерки приёма. После чего они отчалили.

По звонку прибежал, среди прочих, и Аркадий Петрович. Который уже было собирался домой. На бегу он прослушал грудь пациентки фонендоскопом. После чего крикнул своему молодому подчинённому:

— Идиот! Это Марфан. Тут дилатация аорты! Мы в минуте от расслоения! Отставить интубацию! Под ней она тихо и быстро уйдёт!

И оттолкнул молодого анестезиолога. Да так, что тот шлёпнулся на пол. Следом уж упала и мать Габриэль. Ничего толком не понявшая из докторской суеты. Уловившая только слово «уйдёт». Она сразу поняла, что уйдёт её дочь отнюдь не за сигаретами.

Пока Зинаида Тимофеевна эвакуировала и отпаивала чаями мамашу, в родильно-операционном блоке обсервации шла жаркая дискуссия. Или точнее сказать — скандал. Причём скандалил только молодой анестезиолог:

— Она умирает! — Кричал он. — Её надо интубировать и переводить на ИВЛ.