Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61

Большой её поразил. Нет, не то, что происходило на сцене. Музыку она никогда особо не любила. Шум и шум. А если ещё и поют — вообще ужас. Ладно, если песенку какую в телевизоре, что потом можно под рюмку с подругой напеть. А когда толстые раскрашенные дяденьки и тётеньки со смешными серьёзными лицами два часа завывают — ой! И не разберёшь ничего! То гудят так, что в животе звенит, а то как запищат — что зубы прихватывает. Хорошо в программке коротко написано что к чему. Так что опера её не сильно заинтересовала. А вот сам театр!.. Его роскошью её буквально придавило. А ещё — люди. Такие красивые дамы, в потрясающих платьях. Где они такие берут? Она сама не нищенка, затоваривается как положено, «слева», и лучшее своё всё надела и даже венгерские лодочки. Но рядом с театральной публикой выглядела очень серенько. Сельской простушкой. Как будто и не прожила в Москве столько лет. Может, давали бы что-то не столь особенное, да не с такими знаменитостями — она бы ещё была ничего. Но сейчас выглядела как серая мышь. Да ещё и одна! Когда все роскошные женщины при солидных мужчинах.

В антракте выпила коньяка в буфете. Стоил он здесь, как три бутылки. Но настроение было ни к чёрту. Во втором антракте — опера была долгая, в четырёх действиях, — выпила ещё.

После окончания вышла, села в сквере у фонтана. И долго-долго сидела и смотрела на публику. Пока все не разошлись. А потом разрыдалась. Взалхёб. За всё про всё.

— Вам плохо? — Кто-то потрогал её за плечо.

Перед ней стоял очень высокий, тощий и очень некрасивый мужчина со скрипичным футляром в руках. Но было в нём что-то такое… Что-то необъяснимое, неуловимое. Обаяние. Внутренний свет. Она бы не сказала. Не сформулировала бы.

Он проводил её домой. Она влюбилась. Сразу же. Как приникает измученный жаждой к воде, так и она прильнула к мужской ласке.

Роман длился три месяца. А потом он без предупреждения исчез. Она спохватилась, что ничего о нём не знает, кроме имени и того, что он — чёрт знает какой порядковый номер скрипка в Большом. Не будь она простая сельская девчушка и мастер-технолог — она пошла в администрацию, чтобы выяснить! Потому что ничего плохого не было, напротив. Они уже планировали расписаться. Да, встречались у неё, но только потому, что он жил в общежитии. Женат он не был. Или, по крайней мере, врал, что не был! Договорились, что он приедет к ней на выходные. С вещами! Нежно поцеловались на прощание. И вот он пропал. Она ждала неделю.

В администрации состроили мрачную мину, поинтересовались, кто она и что. Девушка? Ах, любимая? Прям даже невеста? Надо же. Почему же вам его родители не сообщили? Скоропостижно скончался. Упал прямо во время репетиции — и умер. Что-то с сердцем. Уже похоронили. В родном городе. Можем дать координаты.

Координаты она не взяла. Как обухом ударенная, пошатываясь, вышла в тот же скверик, села у того же фонтана. И снова рыдала. Но уже никто не подошёл.

Ещё через неделю окончательно прояснилась, что она в интересном положении. Разумеется, она не стала делать аборт. И в положенное время родила прехорошенькую, хотя и маленькую — меньше двух килограммов, — девочку. Написала матери. Мать сперва пожурила, что не дело это — без мужа рожать. А уж потом плакала от счастья, — по письму видать — всё закапала. Поздравляла и радовалась. Хоть дочка будет, они заботливее сыновей.

В декрете сидела недолго. Заводские ясли и садик были — жаловаться не на что. Зарплата приличная, на всё хватало. Девочка только росла странная. Тоненькая, хрупкая, высоченная — на пол головы выше всех сверстников. И от стыда, что такая каланча — сутулилась. Плюшка московская родила коричную палочку! И очень уж часто простужалась и в яслях, и в садике. Чуть что — сразу бухыкать и сопливить начинает. Другим хоть бы хны от сквозняков осенних, метелей зимних, весенней капели и адской летней жары — а эта, чуть что, болеет. Педиатры в детской поликлинике и рахит ставили, и сколиоз, и бронхиты бесконечные. Ничего она для своей доченьки не жалела. Лучшие продукты с рынка — а та отщипнёт крошку, а то и одну клубничку в день — и всё, ей хватает. У матери аппетит волчий. А дочь — ну цыплёнок цыплёнком, одно зёрнышко в день. И не заставишь. Вся в отца вышла — и статью, и аппетитом. И здоровьем, похоже. Точнее — нездоровьем. Мать её и на курорты черноморские каждое лето — никакого эффекта. Другие дети чёрные, из воды ледяной не вылезают. Красавчики здоровые. А её паучонок в тень забьётся — в воду не загонишь.