Роддом. Сериал. Кадры 14–26

Панин немного сдрейфил. Чему край? Вот спроси он её сейчас: «Чему край?» – наверняка выпалит: «Всему, Сёма. Всему!» А он её, слава богу, с первого курса знает, дуру набитую! И потом не сдвинешь. С ней можно всё, что угодно. Что ей угодно. Конкретно ему можно всю жизнь её любить, вожделеть; язвить, ругаться можно… Главное – до края не доводить. Однажды уже довёл. Пошёл, дубина, на принцип. Всю жизнь себе поломал уходом из той дурацкой квартиры, со студенческой вечеринки. Вот надо было ей там, на балконе, обсасываться не пойми с кем? Кто это был, кстати? Какой-то самбист, что ли? Или борец? Навалял он тогда пловцу Панину по самое не балуй. Месяц гематомы зализывал. Вот надо было ей эти поцелуйчики устраивать? А ему надо было это увидеть? И такую зубодробительную принципиальность проявить? И что? Проявил? Счастлив? Обосраться, как счастлив. Нажил с какой-то посторонней особью противоположного пола, вечно покорной и заботливой до рези в глазах приживалкой, троих детей. И уже даже внучку. А его единственная женщина, Танька Мальцева, если кого и любила выше неба, так только своего Матвея. А и было за что, честно признаться. Матвей бы не стал устраивать шоу под названием: «Ах ты блядь такая!» – увидь он Таньку хоть с тремя мужиками в койке. Матвей сказал бы парням: «Извините, ребята!» – Таньку бы свою из коечки выудил, пощёчин надавал, под душиком холодным намочил, горячего крепкого чайку бы заварил, да потом бы ещё весь вечер в ответ на её покаянные сопли-слюни-слёзы, уговаривал, что сам виноват. Мол, ослабил контроль, дал попасть в скользкую ситуацию и всё такое. А ребят коечных, если бы вежливо и в момент не свалили, одним узлом бы завязал и в контейнер помоечный сгрузил бы. Относился к ней её муж, как к ребёнку. К собственному ребёнку. А собственному ребёнку всегда всё прощаешь. С собственным ребёнком системы взаимозачётов не существует. Собственного ребёнка ты обязан оберегать. Всю их не такую уж и долгую, но и не слишком короткую совместную жизнь относился Матвей к Таньке, как к малому неразумному дитяти. Он же, кретин Панин, не понял, что именно такое к ней отношение – единственный способ быть рядом. Считал, что женщина сама отвечает за свои поступки. Ну вот чего насчитал – с того сдачу и получил. Каждому по вере его, блин! Вот Варвара – взрослый человек, а не ребёнок! Пальчик в огонь из любопытства не сунет. Конфету из буфета до обеда не стащит. Варвара его никогда не подведёт. Женщина-мать на все сто! Мечта идиота. Памятник ей. Причём ещё при жизни. Безо всякой иронии…

Но теперь-то, теперь! Теперь – и раньше, и все годы после смерти Матвея, и сейчас – Панин готов прощать Таньке всё! Какие там принципы?! Давно издохли все принципы. Принципы – это питательная среда для инфантильных слабаков. Но себе-то, Семён Ильич, себе врать не надо! Матвей не прощал – Матвей принимал. А ты теперь готов прощать всё, что угодно, лишь бы она оставалась в твоей жизни, эта мерзавка! Ты, Сёма, теперь – ха-ха, теперь! – готов ловить любые объедки с барского стола. Холоп ты, Семён. Вот Матвей – тот был барином. До мозга костей в хорошем смысле этого слова барином. Аристократом. Лучшей властью для Таньки Мальцевой. Да к чёрту! Всё, что угодно, лишь бы не край!

– Тань, ты что делаешь на выходные? Я в последнее время вёл себя как свинья. Совсем не уделял тебе внимания. Как-то дел много закрутилось. Командировка, защита эта ещё…

– Внучка, опять же! – съехидничала Татьяна Георгиевна. Но тут же изменила тон. – На выходные, Сёма, я иду в театр. – Она горько вздохнула.

– В какой такой театр?

– В Большой такой театр, Семён Ильич. Он открылся после бесконечной реконструкции. Если ты не в курсе. И уже вовсю функционирует.

– И с кем ты идёшь в Большой театр? – вкрадчиво осведомился Панин.

– В Большой такой театр я иду с большим таким мужчиной.

– С пажом своим юным, что ли? Небось и билетики сама купила, да? – сорвался Семён Ильич на совсем лишние сейчас – теперь! – интонации. – Стареющая леди покупает себе сопровождение! Ну-ну!

– Знаешь, Сёма, я очень рада, что мы с тобой когда-то очень давно не стали мужем и женой. Я счастлива, что моя жизнь сложилась именно так и никак иначе. Почти десять лет я была для мужчины богиней. Без метафор, гипербол и прочих «оборотиков». Я была богиней, и даже то, что мужчина этот временно – я искренне в это верю! – пока не со мной, не отменяет этого факта. А кем бы я стала с тобой, Сёма? Варей Паниной?

Татьяна Георгиевна пожала плечами и направилась к двери.

– Таня, постой! Таня, прости ме…

– Семён Ильич, к вам можно? – в дверях нарисовалась главная медсестра больницы. – У меня важные неотложные вопросы. У нас завтра комиссия из КРУ[19].

– Хорошо, Татьяна Георгиевна. Идите, работайте! Я постараюсь решить вопрос с Линьковым.

– Спасибо, Семён Ильич.